Большой вопрос

В прошлом году мы заранее запаслись путевками на август в Гагры в дом отдыха. Наступил конец июля, мы уже укладывали чемоданы, как вдруг Ольга Ивановна получила из Албании телеграмму. Надо сказать, что некоторое время назад жена была там в составе делегации, подружилась с одной работницей, и они стали переписываться. И вот эта работница сообщила телеграммой, что в августе она приезжает в Ленинград и мечтает о встрече со своим другом. Жена отказалась от курорта. В первый раз за всю нашу семейную жизнь я выехал на отдых один. Когда сосед по купе в шутку заметил, что мне повезло: для прочности супружеских отношений супруги должны расставаться друг с другом ежегодно не менее чем на 24 рабочих дня, — я разозлился.

Конечно, наши взгляды расходятся подчас с нашими поступками. У вас есть основания упрекнуть меня именно в этой непоследовательности. Что ж, я готов принять ваш упрек как должное. И в то же время, клянусь, я ничем не запятнал своей любви к жене. Письмо — это, спору нет, факт, от которого никуда не уйти, это, говоря на вашем языке, серьезная улика. И всё же я отрицаю ее. Письмо, попавшее в руки моей жены, — результат стечения ряда обстоятельств.

В Гагры я попал впервые. Курорт поразил меня: аллеи платанов, магнолий, пальм, плакучие ивы, лавры, розы… Над парком, убегая в глубокую высь, выстроились в полукруг величественные горы, на них яркозеленые густые леса, за парком морская даль — спокойная, ласковая, манящая. А какой воздух! Какое солнце! Какие закаты! А тихие вечера и звездные ночи!.. Я был покорен этой красотой. Приводила меня в восторг и луна. Она тоже была необычной, особенно глубокой ночью: безмолвно плывет она огненно-пятнистым шаром над черной листвой горного леса… Вы улыбаетесь?.. Однако прошу вас поверить, что вначале красотой природы я наслаждался в совершенном одиночестве, жалея, что со мной нет жены, что она не может разделить моих восторгов. А потом… Что произошло потом? Ничего, что дало бы повод жене обвинять меня. И всё же кое-что произошло. На мою замкнутость обратили внимание окружающие, и первой из них была моя соседка по столику, женщина лет тридцати, преподавательница французского языка в вузе. Она стала иронизировать насчет моего отчуждения, моей гордости. Я изменил свое поведение. И не потому, что поддался насмешкам. Мне самому надоело одиночество, на отдыхе оно хорошо до поры до времени. Я не придавал значения несколько упрощенным нравам, бытующим среди отдыхающих. Ну что зазорного в том, что меня, Егора, стали называть Жоржем? Это смешило многих, смешным казалось и мне: для Жоржа у меня не было никаких данных.

Мой рост — без малого два метра, мой возраст — четвертый десяток, мои седые виски и вообще, будем откровенны, мой угловатый вид, неловкие манеры… По-моему, даже моей Ольге Ивановне не совсем удобно называть меня Егорушкой, но это по привычке, она с первых дней супружества так называет меня. А Жорж, будь он четырежды неладен, воспринимался мною тогда, как курортная шутка. К сожалению, получилось не совсем так.

С преподавательницей у нас оказались общие интересы, вкусы, и мы решили переписываться. Меня интересовала ее дальнейшая судьба, хотелось знать, удастся ли ей защитить свою кандидатскую диссертацию. Я, в свою очередь, обещал новой знакомой прислать свой реферат на тему: «Мораль коммунистическая и мораль буржуазная». И вот тут я допустил нечто такое, что, во всяком случае, не имеет ничего общего с коммунистической моралью, но понял я это, к сожалению, позднее. Я дал учительнице адрес своего друга, выдав его за свой. Я сделал это из боязни обидеть жену: я не знал, как она отнесется к моей новой дружбе, — не подумала бы чего-нибудь плохого, не поддалась бы слухам о курортных нравах.

Тогда же я решил, что в подходящую минуту расскажу жене обо всем. Но когда я приехал домой, всё курортное сразу отошло на второй план, и по правде говоря, забылось.

Месяца через четыре после возвращения из отпуска друг позвонил мне на работу и сообщил, что на мое имя получено письмо.

Вечером того же дня я должен был читать лекцию на мою любимую тему: «Мораль коммунистическая и мораль буржуазная». Перед лекцией я зашел к другу, пробежал письмо и сунул его в портфель. Письмо было теплое, дружеское; конечно, оно посвящалось воспоминаниям о Гаграх, но среди воспоминаний было несколько таких, которые без комментариев могли показаться подозрительно интимными.

Больше всего удивило и, откровенно скажу, не понравилось мне то, что она называла меня Жоржем, а один раз даже «милым Жоржем». Я не ожидал от нее этой вольности: она ведь отлично знала, что я женат.

Я решил после лекции перечесть письмо, а потом уничтожить.

Надо же было случиться так, что Ольга Ивановна за две минуты до лекции зашла ко мне. Правда, зашла не случайно: по ее просьбе я купил «Честь смолоду», книгу Аркадия Первенцева. Книга была в портфеле, портфель на вешалке. Я сказал жене, что покупка в портфеле, пусть она возьмет ее вместе с портфелем. Гардеробщик знал Ольгу Ивановну и выдал ей портфель.

Слушателей собралось, как всегда, много.