Большой вопрос

Выйдя на многолюдный проспект, Гвоздев остановился, озираясь, словно искал человека, которому можно было бы пожаловаться на непристойную волокиту в суде. Кто-то толкнул Гвоздева и сказал:

— Отошли бы, гражданин, в сторонку!

Гвоздев медленно зашагал; раздражение не утихало. Может быть, зайти в «полуподвальчик» залить свои неприятности доброй порцией «крепкого»? Нет, не стоит. Никогда он не пил, а из-за Машеньки и подавно не станет. Домой идти тоже не хотелось. Что его ждет дома? Очередная стычка, Машенькины слёзы и упреки… Пропади всё пропадом! Не отправиться ли на завод? Не поговорить ли по душам с Абрамовым, председателем завкома? Абрамов — умный мужик и большой знаток законов. Пусть вмешается в судебную волокиту. Гвоздев убежден, что судья Павлова неспроста затормозила дело. Она что-то замышляет; по всей вероятности, она против развода. Посмотрим! Абрамов покажет тебе, как измываться над людьми!.. Абрамов встретил Гвоздева приветливо.

— А ну, ну, давай, выкладывай, друг мой ситцевый, — добродушно басил он. — Что там у тебя стряслось? Не судят? Не хотят?.. Экие канальи!

— Сил больше нет, товарищ Абрамов, — взмолился Гвоздев, — помоги!.. Несколько дней обивал я пороги в народном суде, — то не так написал заявление, то не так переписал его, дважды до суда судья Курский вызывал к себе — уговаривал помириться… Больше месяца, понимаешь ли, ждал, пока наступил мой черед опозориться в газете — оповестить знакомых и незнакомых, всех друзей и недругов о столь важном событии, о том, что, дескать, я, Гвоздев, и моя супруга, Гвоздева, полезли на стенку… Дважды в народном суде откладывалось дело из-за неявки Машеньки… Не помирились. Казалось бы, всё ясно. Так нет, теперь в городском тянут жилы… Да что они у меня воловьи, что ли? Видите ли, даже не могут назначить день слушания дела!..

Абрамов, к удивлению Гвоздева, не выразил ему сочувствия.

— Хорошо, очень хорошо! — убежденно сказал он.

— Что ж тут хорошего? — изумился Гвоздев. — Где же четкость, оперативность, чуткость?.. Выходит, для суда эти качества не обязательны? Разве можно мириться с такой изнуряющей медлительностью?

— А зачем тебя, Гвоздев, понесло в суд?

Гвоздев не понял вопроса:

— То есть как это «понесло»? Где же я должен искать правду, как не в своем, народном суде?

— Да за правдой ли ты пошел в суд? Сдается мне, скорее за кривдой… Погоди, не горячись, друг мой ситцевый! Это хорошо, что дело еще не назначили к слушанию, есть, стало быть, у тебя время подумать, да одуматься…

— Не собираюсь я, товарищ Абрамов, менять линии, у меня серьезные основания для развода.

— Что же ты не пришел ко мне и не рассказал про свои серьезные основания? — Абрамов смотрел строго, без улыбки.

— А чем бы ты помог моему горю?

— Знаешь пословицу: «Ум хорошо, а два лучше»?

— С этим согласен.

— Ну, если согласен, так давай и обсудим твое горе-несчастье.

Гвоздев сначала бегло, а потом всё подробнее и подробнее стал излагать историю своего несогласия с женой. Во время рассказа Абрамов многозначительно кивал головой, а когда рассказ был окончен, сказал:

— Садись в нашу завкомовскую машину и лети домой. Привезешь сюда жену. Если Машенька начнет артачиться, скажешь, что я велел быть ей здесь немедленно. Откажется — рассерчаю. Имею право: на ноги ее поднял, как дочь родную пестовал. Так и передай: на глаза тогда пусть не показывается.

Гвоздева поразило это неожиданное предложение.

— Вот так обсуждение, — усмехнулся он, — это же приказание!

Однако спорить не стал и через час сидел в кабинете Абрамова вместе с Машенькой.

— Что же с вами происходит, милые мои? — спросил Абрамов. — Машенька, у меня волосы дыбом встали от того, что наговорил здесь Федор Иванович. Лучшая наша работница, первая активистка, моя гордость, вышла замуж и вдруг… Какой конфуз! А ну, расскажи-ка ты… По лицу вижу, что не согласна, хочешь спорить… Возможно, с твоей женской колокольни видней. Только говори толково, без шума.

Но говорить без шума Машенька не могла. Снова и снова вставали перед ней все нанесенные ей обиды, все пережитые огорчения, и она бросала их в лицо мужу. Но так как ни Гвоздев, ни Абрамов не возражали ей, постепенно она стала успокаиваться, наконец вздохнула и смолкла.