Большун-Шумень (СИ)

   - И опять-таки, что интересно, - выдал заключение слегка вспотевший после очередной пробежки Серёга. - Наш-то красавчик след перед оврагом потерял. Хозяин его говорит, что Джастин никогда ещё себя так странно не вёл. Шёл себе уверенно по следу и вдруг встал, как влитой, как если бы налетел на что, или остановил кто. Заученную стойку плут принял: вот, мол, всё, дальше хода точно нет, работа выполнена, давай сладенького. Я тоже удивился, сам маленько огляделся, настаивать на дальнейшем поиске не стал. По всему видно, что зверь-убийца, пёс, или оборотень какой, дальше словно растворился. Если до этого и трава примятая была, словно танк шёл, и паутина меж кустов сбита, и листва, то дальше - девственный лес. Я и не знаю, как далеко он тянется, вряд ли ещё кого там найдём. Девушку тот изодранный мужик убил, больше некому. А его... Ну не за псом же неизвестным гоняться в самом деле? Хотя...

   Серёга почесал худосочную грудь сквозь тонкую ткань рубашки. Он единственный из всей бригады оделся легко, по-спортивному, по-летнему. "Пижон!" - подумал про него Грушин беззлобно. Он докуривал очередную сигарету, а Серёга с нажимом, словно сам от себя гнал сомнения, продолжил:

   - Мы же выяснили, что убитая гуляла с собакой? Так? Карликовый пинчер. Ну, максимум, пятьдесят в холке и лапки стройные. Не могут у малыша быть такими огромными следы. А останки убитого вы хорошо разглядели? Это же мясорубка какая-то! Я вообще не понимаю, как Степаныч этому непотребству слова подбирает: "Отнятая часть бедра находится в метре от тела..." Какая на хрен часть?! Там не части, там одни ошмётки остались. Правая кисть узнаваема. Но срезана, как бритвой по масличку, бедолага и пальцев разжать не успел, так с ножом рука и валяется. Етить там... в скольких метрах. Какой на хрен пинчер?! Собака Баскервилей!

   - Угу. - Грушин докурил сигарету, неспешно и надёжно впечатал окурок в песок на тропе под ногой. - Но ты прав, за неизвестными нам псами мы не гоняемся. На "собаку Баскервилей" ни от кого никакого заявления не поступало? Видел её кто-нибудь? Ну, вот... Дело получается тёмное... Так не первое и не последнее. А пинчера, если родители девочки захотят, пусть сами ищут. Нам, главное, связь установить между этими ошмётками... мужиком и убитой. Нож ведь у нас есть? Вот и устанавливаем.

   ***

   Дика сильно мутило и мяло изнутри, словно в нём не нутро, а поле пахотное. Ездит по нему сенокосилка, а вместо костей уже давно труха, да солома. Лапы слабели всё сильнее от каждого шага, Дик уже не бежал, а едва плёлся. Он снова стал пинчером, тело преобразилось обратно. И... умирало. Резануло в груди под раненым плечом. Сила тысячи псов исчезла, некому было спасти от боли, и обыкновенное сердце обратного превращения не выдерживало. Или рана от ножа гадкого оказалась смертельной?

   Ярость ушла так же быстро, как и силы. Отпустил легко, даже радовался наступившему покою, и тому, что остались только незначительные, совсем простые мысли. Вообще, не понимал: отчего пришло спокойствие. Ведь больно, и нет сил, и умирает. От чего успокаиваться, чему радоваться? От того, что не успел, упустил хозяйкин страх? Потерял её? Хотя... Что это? Так вот же! Вот откуда слабая, но радость. Дик поймал крохотный, едва уловимый новый запах хозяйки. Там, впереди, в лесу. Странный, и её, и не её. Светлый, тонкий. Мыслей пока никаких не поймать, но ведь её, родной, зовущий. Где взять силы чтобы догнать? Ещё немного сил...

   Дик рухнул в траву. Но и это не расстроило его, в нём теперь законная радость. Он знает куда идти. У него снова есть хозяйка, он чует её след. Сейчас. Сейчас он встанет и пойдёт, сейчас...

   ***

   Поздно вечером, впотьмах осиротевшей квартиры, Грушин громыхнул бутылкой водки по обеденному столу на кухне. И только после этого зажёг свет. Усталый взгляд застыл на развесёлых бликах, что заиграли на стеклянном горлышке.

   Грушин сел и тяжело уставился на них. Он и теперь, как и весь день гнал от себя неугодные мысли, не позволял вспоминать подробности того, что этот, разодранный неизвестно кем, ублюдок сотворил с девочкой. А картина с его жалкими останками сама собой затёрлась. Не трогали Грушина предсмертные муки сволочи. А вот шёпот тот Серёгин зацепил, представлялось опытному следователю непривычное и совсем не относящееся к делу. Нарисовался усталым воспалённым мозгом оборотень - огромный пёс навроде сенбернара, более крупной породы Грушин просто не вспомнил. Почему-то белоснежный, с печальными шоколадными глазами. Не страшный. Как гигант разорвал ублюдка совсем не виделось. В мыслях Грушина оборотень ожил не опасным, но строгим и величественным, каким и должен быть, наверное, нет не оборотень, а собачий бог. В этом минутном наваждении гигант нёсся вперёд сквозь овражий лес, почти летел над травой. И там, где он бежал, не стоял студнем мрачный удушливый сосняк вокруг. И не было в том мире мёртвой девочки. Там шелестел, разговаривая с ветром, вольный лес, там солнце светило. И грезилось что-то доброе впереди...