Болтик

Максиму хотелось, чтобы марш звучал долго-долго. Но, что поделаешь, он кончился. И тогда Максим захлопал вместе со зрителями изо всех сил. Жаль, что мальчик с тарелками не посмотрел на него: наверно, не заметил среди многих мальчишек и девчонок.

Ребята из танцевальной группы сплясали "Тройку", и наступила очередь "Крылышек". Народ в вишневых пилотках отовсюду стал сбегаться к площадке и усаживаться, как договорились. Получилось шумно и даже бестолково. "Неужели весь этот кавардак видно на экранах?" - с беспокойством подумал Максим. Наконец расселись.

Три большие телекамеры смотрели на них темными выпуклыми стеклами. На одной камере над объективом горела красная лампочка. Значит, эта камера как раз и работает. Максим старался на нее не смотреть. У него опять от волнения заныло внутри. Но тут он сообразил, что песня о полете еще не сейчас. Есть время, чтобы собрать всю смелость.

Рядом с камерой, так, чтобы не попасть на экраны, встал Анатолий Федорович. Опять бойко затопала к микрофону Светка Данилевская.

- Выступает хор "Крылышки"! Художественный руководитель и дирижер Анатолий Федорович Вершков.

Зрители захлопали, а хор смотрел на Анатолия Федоровича. Тот незаметно кивнул, поднял руку: внимание...

Сначала вместе, без солистов, спели "Кузнечика": как его слопала лягушка. Потом Алик пел свои "Макароны". Это шуточная песня, как один итальянец очень хочет похудеть, но ничего не может с собой поделать: больше всего на свете он любит вкусные макароны и, как увидит, сразу на них набрасывается.

Алик пел здорово, смешно. Зрители долго хлопали и веселились. А Максим понимал, что вот наступает и его минута. И даже ноги ослабели.

"А ну, прекрати,-сказал он себе строгим маминым голосом.- Прекрати сию же минуту. Изволь держать себя в руках!"

И это немножко помогло. Потом он увидел, как ему улыбнулся Анатолий Федорович, и эта улыбка тоже помогла. В самом деле, чего нервничать? На репетициях-то он пел нормально. А здесь что? Ребят не так уж много, зал меньше, чем во дворце. Будто в комнате поешь. А про камеры не надо думать, вот и все...

- "Песня о первом полете"! Солист Максим Рыбкин!

Ух ты, как стало тихо! Почему это? Или только так кажется? Ну ладно...

Максим поднялся, сжал в кулаке болтик и храбро пошел к микрофону. Правда, по пути он зацепил ногой фанерный кубик, на котором сидела Пенкина, и чуть не потерял равновесие. Но не потерял. Никто и не заметил, наверно, как он споткнулся.

Микрофон был похож на черную решетчатую грушу. Груша торчала на блестящей палке-как раз на уровне Максимкиного подбородка. Максим не стал подходить к микрофону вплотную: чего он будет прятаться за него от камер? Анатолий Федорович кивнул ему: "Правильно".

Максим встал прямо-прямо и опустил руки. Не будет он руки держать за спиной, как Алик. Не о макаронах поет, а о летчиках... Интересно, правильно ли сидит на голове пилотка? Сейчас уже не проверишь... Не сбиться бы... Главное, как запоют, сразу представить поле и самолеты. Ну а как же иначе? Он сразу и представит. Небо, облака, траву, легкие разноцветные аэропланы. И себя недалеко от машины с серебристыми крыльями.

Зазвучал рояль. И вот уже началась песня. Но это еще не его, не Максимкины, слова. Пока поет хор:

Над травами,

которые

Качает ветер ласковый,

Над кашкой и ромашками

Растет веселый гром:

С рассветом просыпается,

Под крыльями качается

Наш маленький

учебный

городской аэродром.

Пока еще сигнала нет

От строгого диспетчера,

Пока пилоты прячутся

От солнца под крылом,

Мальчишка в синей маечке.

Дежурным не замеченный.

В траве стоит, не двигаясь,

И взглядом просит он...

Максим для убедительности еще крепче сжал болтик. Глянул поверх голов зрителей. Прожекторы светили в глаза и грели, как летнее солнце. Максим слегка прищурился и запел:

Товарищ летчик!

Ну что вам стоит?

Я жду уже три недели...

Ведь это совсем-совсем простое

Для вас, для летчиков, дело.

Мне очень надо подняться в небо

Я летчиком тоже хочу быть,

А в небе ни разу, ни разу не был...

Возьмите,

сделайте чудо!

Он пел, и ему уже казалось, что он в самом деле просит летчиков, чтобы взяли в полет. И если будет просить очень убедительно, изо всех сил, тогда, может быть, и в самом деле случится чудо.

Ведь я не прошусь ни в тайгу,

ни на полюс,

Ни в жаркие страны далекие.

Мне лишь на минуту взлететь над полем...

Возьмите!

Я очень легкий!

И потом, как последний, отчаянный довод:

Ведь я ничуть не боюсь высоты,

Я прыгал два раза с крыши!..

И тихо. На секунду тихо. И каждый раз, когда Максим кончал на этих словах, он чуточку боялся: возьмут? Он знал, что возьмут, и все равно с напряжением ждал, когда хор совсем развеет тревогу. И хор закончил песню:

Рванули на клочья

воздух

винты,

Прижались от ветра трава и кусты:

Машина с мальчишкой рванулась

все выше!

Выше!

Выше...

Выше...

Песня затихла постепенно и плавно, как затихает звон мотора, когда самолет уходит к горизонту.

И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?