Болтовня

Старики еще помнили на месте кондрашовской фабрики отцветавшую барскую усадьбу, но и старики путались, рассказывая о спесивых, промотавшихся графьях Нехлюдовых. Для наших отцов Нехлюдовы были дело прошлое, позабытое. Хозяином всех рабочих в округе был вечный наш благодетель Сидор Пантелеевич Кондрашов.

Много ворот и въездов имела нехлюдовская усадьба. Кондрашовская рука одни ворота наглухо заколотила, другие накрепко заперла. Только внизу под бугром, со стороны налетавшей прямо на зады старого барского дома дороги, находился главный и единственный въезд на фабрику.

За ветхим забором стояло раздавшееся вширь деревянное здание с кирпичными трубами.

Кондрашовское дело велось обширно, рабочих людей имелось много, шелка покупались по всему свету: до Кондрашова русские купцы ввозили один итальянский шелк, а Сидор Пантелеевич наш - умный был человек, хозяин, всю Италию обдурил да и Россию, пожалуй, - начал покупать нухинку и шемахинку в Закавказье. Не хуже итальянского закавказский шелк оказался, да и кто знает - не в Закавказье ли доставали его итальянцы? Завел Кондрашов торговлю с Персией - часто сваливали на фабричном дворе семипудовые кипы азиатского и персидского шелка.

И вот как жили на кондрашовской фабрике ваши дедушки. Часть рабочих ну, резчики, например, - состояла на месячной плате, но большинство - ткачи, набивщики - работали сдельно, или задельно, как тогда говорили. Рабочий день был невелик: месячные должны были работать по двенадцать часов в сутки, а задельным была предоставлена полная свобода распоряжаться своим временем. Из-за лишней копейки - да, да, не рубля, а копейки! - работали по четырнадцати, а при спешной работе, перед праздниками, по восемнадцати часов в сутки.

Кто-то из ребят упорно не сводил с меня пристального насмешливого взгляда. Я вгляделся. Колька Комаров недоверчиво щурил зеленые глаза, усмехался и всем своим видом говорил: "Бреши, бреши, старый черт, да не завирайся, хули прошлое, да не перехуливай".

Я замолчал. Тогда Комаров не выдержал и крикнул:

- Заливай!

Я даже покраснел от злости.

- Эх, ты, сопляк! Я вру?.. Охота была мне врать! Что видел, то и рассказал. Спроси любого старика, мальчишка!.. Но, может, вам неинтересно меня слушать?

Ребята захлопали в ладоши, и я продолжал рассказ:

- Работали, значит, иногда и восемнадцать часов в сутки, и вот как Кондрашов оплачивал рабочее время, немыслимый для нынешнего человека труд.

Больше всего на фабрике было ткачей, и отец мой считался среди них одним из лучших. В самые успешные дни - а успешными днями назывались такие, когда можно было работать по восемнадцати часов, - ткач не мог заработать больше рубля и семи гривен в неделю, дорогой товарищ Комаров.

- С какой же радости они тогда работали? - закричал линовщик Шульман, сидевший рядом с Комаровым.

- А с такой, - презрительно ответил я, сердясь на бестолковый вопрос, задерживавший мои воспоминания, - что есть хотелось.

Наступал день расчета, высчитывалась полная сумма следуемого рабочему вознаграждения, с нее скидывали стоимость всех получений - ситцем, мукой, обувью - и потом немедленно производили уплату.

Я остановился, передохнул и перед тем, как рассказать об этой самой уплате, подошел к стоявшему на сцене столу, взял стакан с водой и освежил свое горло.

- Уплату производили немедленно, но не чистыми деньгами - деньги фабричный человек может прокутить, - а товарами: рабочих наделяли на кондрашовской фабрике сатином, бракованным штофом, а иногда и небольшим отрезом бархата.

После получки отец приходил домой рассерженным. Под руку ему первой старалась попасться мать, - на ней он срывал досаду, и таким образом мать спасала нас от затрещин. На следующий день мать укладывала получку в мешок и пешком отправлялась в Москву продать бракованный штоф и купить необходимые припасы. Но иногда деньги надобились до зарезу. Тогда мать брала четырех или пятерых своих ребят и вместе с нами шла в контору на поклон к самому Кондрашову.

Мне помнится небольшая темная комната, обставленная шкафами, с большим, простой работы, письменным столом, за которым сидел хозяин - длинный, сухощавый человек с маленькой, всегда любезно наклоненной вперед головкой в рыжеватом паричке, подпертой высоким галстуком, обхватывающим тощую журавлиную шею. Одет он был всегда в темное, наглухо застегнутое сверху донизу пальто. Перед ним на столе лежала пачка образцов всевозможных тканей и рисунков, на одном краю высилась груда конторских книг, на другом - кипа распечатанных писем, прикрытых расчетными листами. Письменный стол окружали посетители в разноцветных костюмах: тут были и принарядившиеся крестьяне в красных рубахах и плисовых штанах, и какие-то молодые люди в гороховых пальто, с бойким выражением лиц, особняком стояли мещане в синих чуйках, а на стульях поодаль сидели бородачи купеческого вида - или в синих кафтанах, подпоясанных красными кушаками, или в долгополых сюртуках и высоких, надетых поверх штанов, сапогах.

- Запомнил, старикашка! - радостно воскликнул Комаров. - А я еще думал, врешь.

Я не обратил на него внимания и продолжал: