Болтун

И, моя Октавия, ровно в этот момент (какое драматическое совпадение!) она дернулась, а затем повалилась назад. Я много раз видел, как умирают люди, много раз наблюдал именно такие сцены. Снайпер на крыше скорее всего целился в меня, это промелькнуло в моей голове потоком информации, которую я словно бы прочитал.

Я не верил, что Сельма мертва, но к тому моменту, как тело ее повалилось на брусчатку, от разума ее, от души ничего уже не осталось. Как от моего отца когда-то. Раздались и другие выстрелы, но мне было все равно. Я смотрел на нее. Крохотная дырочка в виске — единственное, что изменилось в ее облике. Неужели, думал я, такая маленькая деталь, такая незначительная вещь, может все разрушить. Я собрался с силами, моя Октавия, я кинулся в ту сторону, откуда раздался выстрел, но к тому времени по лестнице уже бежали другие, чужие Сельме люди, отомстившие за нее.

Я не слишком хорошо помню, как взбегал вверх по лестнице. Это был опустевший дом, еще сохранявший тем не менее дыхание роскоши, в которой жили здесь люди. Я не помню, что видел там, но помню скрип лестницы, помню запах духов и еще чего-то неуловимо-прекрасного. Сельма думал я, девочка, Сельма, как же так?

Я верил, что умрет Младший, я видел, как он задыхался и кашлял. Но Сельма не должна была меня оставить, она не могла. И не хотела. Я уже знал, как хрупка человеческая жизнь, но у меня не укладывалось в голове, как с Сельмой могла случиться такая необратимая вещь.

В этом суть жизни — сколько бы ты ни сталкивался со смертью, даже со смерть близких, ты не веришь, что это случится снова. Иначе боль была бы бесконечно сильна в каждый момент времени.

Я помню, что глаза у меня болели от слез. Когда я оказался на крыше, и холодный воздух ударил мне в лицо, я увидел мертвого мальчишку. Теперь было уже не понять, молод он на самом деле или стар. На вид ему было лет шестнадцать. Юноша, подобный картине, с удивленными, открытыми глазами, в которых отражалось наполненное облаками небо.

Он убил Сельму, моя Октавия. Защищая свой дом, он уничтожил мою подругу. А теперь он был убит кем-то из моих солдат. Их было четверо, они стояли неподвижно, хотя когда я поднялся, они собирались уйти. Теперь им казалось неправильным оттолкнуть меня от прохода.

Я смотрел на этого мальчика, которому даже не отомстил, и вспоминал Сельму. Смелую, чудесную девочку, которая никогда не сдавалась и не отчаивалась.

Я отдал кому-то из солдат, уже не помню, кому, свой автомат, потом он оказался в музее.

— Генерал, — сказали мне. И я понял, что нужен им, это меня отрезвило. Я отдал приказы. На мальчишке не было военной формы, он был не солдат, он просто хотел спасти свой Город. Здесь были и другие такие, смелые враги.

Я вырвал из рук мальчика винтовку, он сжимал ее так сильно, словно все еще был, жил и надеялся стрелять, хотя в груди его было три дыры, одна из них точно там, где покоится сердце.

Сердце беспокоится, сердце покоится. Я вырвал у него винтовку и пришел с ней к тебе, моя Октавия.

Мы расправились с ними, но я не испытывал радости, когда мне докладывали об убитых снайперах. Я только думал, что мне не вернуть Сельму. Я шел по Вечному Городу и плакал, как ребенок, которым я был когда-то, встретив Сельму. Гудрун шла рядом со мной, голова ее был опущена. Мне казалось, она упадет и будет лежать под серым небом, пока не закончится зима, и не пройдут дожди, и не наступит лето. Но Сельмы все еще не будет.

А потом меня нагнала Дигна, и я утер слезы, увидев дворец. В нем уже не было шумно.

Когда мы вошли внутрь, крови оказалось море. Конечно, столько и не могло быть. Наверное, все это было лишь очередной иллюзией моего усталого мозга. Но тогда мне казалось, что в коридоре кровь доставала мне до щиколотки.

Я вошел внутрь со своими солдатами, но мы не давали бой, потому что некому было драться. Обожженные, искромсанные трупы встретили нас. Дигна сказала:

— Твой бог на твоей стороне.

Она знала, как легко обманывает мой бог. Но я не был удивлен. Я загадал веселое желание, наверняка принесшее ему много приятных минут. Все любят веселье, но больше всего его любят боги.

Я увидел его в зале. Это был тощий, злой щенок, рычавший на здорового, сильного преторианца, навалившегося на него. Кинжал этого человека был у самых глаз мальчишки, и мне стало до тошноты жалко ребенка, хотя он сам явно был одержим. Кассий стал мне верным другом и соратником, но тогда я думал только о том, что это всего лишь ребенок, что он не заслуживает смерти. Я вытащил его из-под преторианца. Не то чтобы я сделал это как-то особенно героически — тело этого преторианца к тому времени уже сводило судорогой, а изо рта его шла пена. Я много раз видел, как они умирают, истощив свои силы. Я знал, что это могло случиться и с мальчишкой, поэтому, выдернув его из-под преторианца, коснулся его лба, как будто остужал жар. Я почувствовал, что нужно так поступить интуитивно, никто не объяснял мне, как спасать их, но раз я придумал, как их разрушить, значит я мог и восстановить. Его клинок погас.