Болтушка

Если бы люди почаще прибегали к этому простому средству, половине из них наверняка бы не понадобился аспирин, и лекарства от язвы желудка, и крепкие напитки.

Онемение мое прошло, тошнота тоже.

Мне просто грустно.

Но жизнь продолжается.

Так мне сказала одна учительница в старой школе, когда умерла Эрин. Человеческий организм, сказала она, способен переварить любое количество грусти, только нужно заниматься делом. Она, между прочим, училась в медицинском, так что ей виднее.

Вот я и занимаюсь делом.

Во-первых, разговариваю в уме.

Во-вторых, жарю яблочные пончики на завтрак для мистера и миссис Косгроув, Аманды и Уэйна.

В-третьих, стараюсь при этом производить как можно меньше шума, потому что сейчас только пять тридцать утра и я не хочу, чтобы все проснулись, пока завтрак не готов.

В-четвертых, я думаю.

Я думаю о том, что мне очень грустно, и еще почему-то чувствую странное облегчение.

Всю жизнь в глубине души я боялась, что папа меня бросит.

Теперь это случилось, и можно больше не бояться.

В общем-то, я его понимаю.

Надо же ему пожить и для себя.

Может, он даже встретит женщину, которая не будет его стыдиться и родит ему другого ребенка, и у него наконец-то появится нормальная говорящая дочь.

И лучше бы я об этом не думала, потому что я опять плачу.

* * *

Это утро превратилось бы в сплошной кошмар, если б не Аманда.

Она первая учуяла дым от пончиков, первая примчалась в кухню, где я сидела, уткнувшись лицом в уже промокшее посудное полотенце, и сорвала сковородку с плиты.

Когда же прибежал мистер Косгроув с огнетушителем, она ему спокойно объяснила, что, во-первых, я всегда жарю пончики, когда у меня плохое настроение, а во-вторых, я для него же старалась.

Он, конечно, разорался, но она храбро стояла на своем.

Молодчина, правда?

Потом, когда ее мама довезла нас до школьных ворот и пошла разговаривать с директором, Аманда взяла меня под руку и мы вместе вошли во двор.

До чего же быстро распространяются новости в маленьком городке!

Все ребята на игровой площадке вдруг застыли и уставились на нас.

— Что это с вами? — спросила их Аманда. — Брошенного ребенка никогда не видели?

Не очень-то удачная реплика, но сама я ничего лучше не придумала и была ей благодарна.

Все равно все на нас таращились.

Не таращился только Дэррин Пек.

Он подошел к нам вразвалочку и продемонстрировал стеклянную банку с лягушкой.

Лягушка была на редкость крупная.

И тут я вспомнила.

Стометровка на спор!

— Что-о, уже струсила? — ехидно протянул Дэррин.

Аманда шагнула к нему.

— Она не струсила, просто плохо себя чувствует. Я побегу за нее.

— Проигравший съест вот это. — Дэррин поднял банку повыше.

— Знаю, — храбро сказала Аманда.

Мне хотелось ее обнять, но я не стала, потому что детям вроде Дэррина, растущим без любви и ласки, нормальные проявления человеческих чувств кажутся дикими и смешными.

— Спасибо, — сказала я Аманде, — но я побегу сама.

Она, кажется, поняла.

Не по рукам, так по лицу.

Я повернулась к Дэррину и ткнула в грудь сначала себя, потом его. Он тоже понял.

— На большой перемене, — напомнил он.

Я кивнула.

Лягушка квакнула.

Все утро мисс Даннинг вела себя очень странно.

Она почти не смотрела в мою сторону и ни разу меня не вызвала.

Чтобы показать ей, что мне необходимо заниматься делом, я без спросу вышла к доске и написала на ней ответ на вопрос, над которым задумалась Меган О'Доннел.

Это не помогло. Все утро она не обращала никакого внимания на мою поднятую руку.

Я ничего не понимала.

Аманда, кажется, тоже.

Но потом кое-что прояснилось.

Прозвенел звонок на большую перемену, и мисс Даннинг сказала:

— Ро, зайди, пожалуйста, в учительскую.

В учительской, кроме нас двоих, никого не было: все учителя разбирали шатер на стадионе.

Обычно при таких разговорах учитель стоит или сидит спокойно, а вызванный ученик ерзает и вертится.

Тут все было наоборот.

Я стояла спокойно, а мисс Даннинг нервно перемещалась по комнате.

— Ро, — спросила она наконец, — перед тем, как твой папа исчез, он обо мне что-нибудь говорил?

Я мотнула головой.

Мисс Даннинг еще немного пометалась по учительской. Вид у нее был взволнованный.

«Что случилось?» — написала я в блокноте.

Она прочла мой вопрос и глубоко вздохнула, но ничего не ответила.

«Не бойтесь, — написала я, — я никому не проболтаюсь».

Она прочла и улыбнулась какой-то вымученной улыбкой. И замолчала на целую вечность.

— Ро, — сказала она в конце концов, — твой папа предложил мне с ним встречаться, но я не согласилась.

Я кивнула. А что я вам говорила?

— И вчера, — продолжала мисс Даннинг, — я сказала ему об этом как раз перед той надписью в небе… перед тем, как он пропал.

Вот этого я не знала.

— И я боюсь, — вздохнула мисс Даннинг, — что он уехал из-за меня.

Я тут же накатала ей целое письмо: что это глупости, что уехал он только из-за меня, из-за этой дурацкой надписи, и так далее. Писать об этом было ужасно грустно, и чтобы подбодрить нас обеих, я попросила ее быть судьей на нашем состязании.

Она улыбнулась и кивнула.

Вдоль беговой дорожки выстроилась почти вся школа.

Мисс Даннинг заняла свое место и увидела банку с лягушкой по ту сторону финишной черты.