"Болваны"

С утра Миша сбегал в цветочный магазин у метро, купил букет белых роз. В его представлении "это вот" (во время длинных прогулок по Москве они с Птицыным образовали этот эвфемизм, бесконечно обсуждая между собой эту животрепещущую тему) непременно ассоциировалось с белым цветом - цветом девического целомудрия, снежно-белой стыдливой фаты невесты, белого свадебного платья. Миша как-то забывал принимать в расчет изрядный, отнюдь не новобрачный возраст мадам, бывшей уже матерью двух детей и дважды разведенной. Он писал свою повесть с чистого листа и, следовательно, ее страницы просто не имели права быть замусоленными жирными пятнами прошлого.

Мадам была искренне тронута Мишиным букетом. Она заметно расчувствовалась. Впрочем, времени у них оставалось довольно мало - меньше часа, и мадам, приказав Мише запихнуть ножку стула за ручку двери, стала быстро его раздевать. Миша не чувствовал ничего особенного, даже стыда, однако он решил разыграть бешеную страсть, так как в его памяти засел, как гвоздь, эпизод, рассказанный Голицыным, о каком-то его приятеле-супермене, который вызвал по телефону свою любовницу и, едва та вошла в дверь, бросился на нее, точно дикий голодный зверь, опрокинул на пол тут же, в прихожей, и, сорвав с нее одежду, изнасиловал прямо при Джозефе, не вставая с пола.

Миша тоже не дал времени мадам сбросить с себя свой голубой халатик и хищно кинулся на нее, словно хотел съесть, только она его попридержала, помахав перед Мишиным носом известным резиновым изделием, цинично заявив, что на данный момент не собирается обзаводиться третьим чадом. Миша несколько сник и пустил всё на самотек, или, вернее, на усмотрение мадам. И не зря: она искусно облачила Мишу в рыцарские доспехи, прежде чем выпустить его на ристалище. Правда, он чувствовал себя слепым котенком, которого кошка-мать не подпускает к своему животу с теплыми сосками, вместо этого, крепко держа зубами за холку, подтаскивает к блюдцу с молоком, а он все никак не понимает, куда же он должен сунуть свой розовый нос, чтобы наконец насытиться.

6.

- Понравилась Ассоль Матвевна? - мадам вернула его к действительности.

- Почему ты считаешь, что ты лучше других? Чем ты так замечательна? - Миша не считал нужным скрывать накопившееся раздражение.

Мадам осеклась. Она явно не ожидала такого отпора. До этой минуты Миша отличался редкой покладистостью.

- Что с тобой случилось? Это всего лишь шутка! - отступая и явно стараясь умиротворить Мишу, заметила мадам.

- Терпеть ненавижу таких шуток! Я не намерен потакать глупостям!

- Ох, ты как заговорил! Еще недавно, как кутенок, скулил, за юбку цеплялся, а теперь в силу вошел, стал хамить!

- Хамишь ты, а не я!

- Знаешь, что, дорогой... - угрожающая интонация ее голоса сорвалась до внезапно прерванного рыдания.

- Избавь меня, будь любезна, от этой дискуссии... - Миша повесил полотенце на крючок и быстро вышел из кухни.

В комнате Миша поставил пластинку "Песню Сольвейг" Грига назло мадам, прекрасно зная от нее самой, что она не выносит этой музыки, и, усевшись в кресло, стал слушать и грызть яблоко. Мадам не возвращалась из кухни. Тем лучше. Без нее было куда спокойней. Миша со вчерашнего дня раскаивался, что привез мадам в квартиру матери (он не считал эту квартиру своей, хоть и был в ней прописан). Та враждебная хаотическая энергия, которую мадам повсюду щедро разбрасывала, подсекала под самый корень уют и порядок, заведенный в квартире и тщательно поддерживаемый маман, да и им тоже. Миша взял томик Пастернака и окунулся в его поэзию с головой, на полчаса напрочь выбросив из памяти мадам с ее комплексами и бабской ревностью. Краем уха он слышал, как в ванной пошла вода. Значит, мадам отправилась мыться. Пусть ее: отмокнет в ванне - придет в себя.

Миша заглянул на кухню. Судя по граненому стаканчику, мадам допила бутылку водки, которую они начали вчера, потом хлопнула рюмку коньяку. На столе валялись штопор, пробка от коньячной бутылки, стояла банка с солеными огурцами, в которой торчала вилка. Самой бутылки коньяка Миша на кухне не обнаружил. "Накачивается в ванной!" - догадался Миша, аккуратно собрал тряпкой крошки хлеба со стола, выбросил их в помойное ведро.

Миша прислушался: в ванной была мертвая тишина. Вода не шумела, не вырывалась из крана со своим обычным утробным кряхтеньем, не плескалась. Мише это показалось несколько подозрительным. "Уснула она, что ли? С нее станется... Не хватало только ее откачивать, захлебнется в ванной, пьяная . Меня же, чего доброго, и обвинят. По судам затаскают. Двое детей остались без матери! А ты что делал? Мог спасти и не спас?! Не захотел беспокоить женщину в ванной? Это не аргумент..."

Миша постучался в дверь ванной. "Надежда! Надежда! У тебя все в порядке? Это Миша! Я беспокоюсь... Ответь мне, пожалуйста... Ну, перестань обижаться! Хорошо, я виноват, извини... Ты меня прощаешь? Прошу тебя, не молчи..."

Из-за двери не раздалось ни малейшего звука. Мадам даже не пошевелилась, не раздалось никакого плеска, шуршанья занавески, шороха... Ничего!