"Болваны"

У нее оставалось полторы минуты, учитывая медлительность Антона. За это время она запахнула постель, выкинула свое раскиданное возле кровати белье в ванную и открыла Антону дверь с самой обворожительной улыбкой, на какую только была способна. Она познакомила двух мужчин. Соврала какую-то чушь: будто бы ее послали от кафедры патанатомии к черту на кулички, в Ясенево, там у них филиал, держали до позднего вечера, и если б не Андрей на своей машине, она не знала бы, как добралась бы до дома. Андрей почти сразу трусливо сбежал. Пока мужчины разговаривали, она успела в ванной натянуть белье и колготки под халат и убрать со стула Андреевы носки. Андрей сбежал в зимнюю ночь без носков. Она вернула ему носки на следующий день в целлофановом пакете.

Антон успокаивал ее, говорил: "Да что ты так волнуешься? Успокойся. Всё нормально. Я тебе верю". Как она тогда не сорвалась?! Один Бог знает.

Она ушла от Антона. К родителям, в постылый родительский дом. Нельзя делить любимого и того, с кем спишь рядом в одной кровати, потому что другой кровати в квартире просто нет. Она ни о чем не жалеет. Она кинулась в эту любовь, как в омут. Ей всегда казалось, что любовь как сказка, как дурманящий сон. Он обволакивает тебя, отгораживает от низкой действительность, от обычной жизни, от семейной скуки, от быта. Поначалу всё так и происходило с Андреем. Но на самом деле она просто ничего не замечала, пребывала в столбняке любви. Через год у Андрея родился сын. Это значит, что, как только они с ним начали жить, он продолжал спать с женой, зачинал с ней сына, хотя и уверял, что ненавидит жену и с трудом терпит ее возле себя, что они давно чужие и живут как брат с сестрой, из-за квартиры. А после, пока жена ходила беременная и не допускала его до себя, он благополучно спал с ней, с любовницей, и спокойно ждал рождения сына.

Третий - самый любимый. Самый большой подлец. О нем не скажешь ничего хорошего. Он цинично заявил ей, что женат, имеет двух детей и что его всё устраивает, кроме секса. Секса не хватает. Она сидела рядом с ним на скамейке Страстного бульвара. Мимо шли люди. На другом конце скамейки сидела еще одна пара и целовалась. Но ей неважно было, что он говорил. Всё вокруг было безразлично. Едва ее бедро коснулось его ноги, она всё равно что растаяла, "поплыла" - только от одного того, что сидела с ним рядом. И впервые она отдалась этой телесной любви, этому греху, которому больше не желала сопротивляться. Зачем? Ведь тело знает, что ему надо. Ей и ему было так хорошо! Он говорил ей, как ему хорошо с ней! Она расцвела как женщина. Да, он красив и строен. Но душевно ей с ним тяжело: он слишком благополучен и доволен собой.

И вот она увидела этого мальчика. С такими мучительными глазами. Все сирые и убогие - ее. Ей нельзя быть матерью. После аборта врачи ей сказали, что детей у нее не будет. С тех пор она выбирала мужчин, которые были детьми, детьми с несчастными детскими глазами. Она бросалась их спасать. Они прибивались к ее пристани, как затонувшие корабли. И каждый раз она обманывалась. Вот и этот мальчик. Зачем она довела до постели? Она была противна самой себе: всё случилось так пошло, без любви. Зачем? Она видела его глаза в палате: беспомощные, молящие, страдальчески влюбленные. А с ее стороны была ведь только слабость. Да еще и задняя мысль: а могу я быть счастливой с другим мужчиной? Ей вдруг захотелось авантюры! Эксперимента! Раскочегарить эту застойную жизнь, это тихое болото... И что же? Она привязала его к себе: он с ума сходит. Она это видит. А в ней нет ни капли любви к нему. Ни капли жалости. Что ей теперь делать?

Глава 8. БУРАТИНО, ПЬЕРО И КОЛОМБИНА.

1.

Лунин трогал пробитую голову, на которую врачи наложили три шва. На голове у него, как у Буратино, высился марлевый колпак из бинтов. Голова трещала невыносимо. Читать было невозможно. Лунин взял с собой в больницу "Даму с камелиями" и французский словарь, но Дюма-сын шел крайне туго. Лучше бы он вместо сына взял отца: "Три мушкетера" по-французски наверняка пошли бы живее.

До чего ж странный год! Весь год он не вылезал из больниц. эта была уже третьей. С тех пор как он лежал в психушке на улице 8 марта, казалось, прошла вечность. После клиники неврозов он две недели бегал по институту с бумажками, оформлял академический отпуск. Птицын, счастливчик, уже закончил, а ему придется еще корпеть целый год в постылой конторе с чужим курсом. Правда, Птицыну пришлось идти в школу: он выл и ругал последними словами этих "дебилов". Лунина, даст Бог, школа минует. Зря, что ли, он столько лежал в психушке?