Бом-бом, или Искусство бросать жребий

— Не скажите, князь, чёрная сила на все исповедания — одна. Разница чуточная — в оттенке. А сильные, которых вам Джа-лама явил, это те самые восставшие ангелы и есть — те, о ком Енох Праведный свидетельствовал. Их Вседержитель связал и в глубокие ямы низринул, ямы эти и зовутся башнями сатаны. Всего башен семь, но одна по известиям — чищеная. Та, где пребывал падший, что открыл людям горькое и сладкое, показал им все тайны их мудрости и научил письму и чернилам, черезо что многие согрешили, ибо сотворены люди не для того, чтобы чернилами закреплять свою верность, а не иначе как ангелы — чтобы им пребывать чистыми и чтобы смерть, губящая всех, не касалась бы их. Но с тех пор люди гибнут через своё знание — через чернила и бумагу смерть пожирает их. Апостол Андрей силою Господа нашего свергнул этого сильного ещё глубже — в самое вражье пекло, в самый ад.

При этих словах агента Чапова в голове у Норушкина из глухих безотчётных глубин наружу выскочила быстрая колючая искра — связующая догадка, способная прозреть тьму какой-то изначальной родовой тайны, — но Николай не удержал искру, и та потухла, ничего не озарив.

— А кто такие убырки? — спросил Норушкин. — То есть по-вашему чотгоры.

— Чотгоры, князь, а по-вашему убырки — злые духи, демоны, выпивающие у людей, совершивших десять чёрных грехов, души и поселяющиеся в их телах.

Что это за «десять чёрных грехов», Николай, стыдясь ложным стыдом обнаружить невежество, досадный «серый грех», спросить не решился.

— Так что рога и обугленные рожи — это так, своего рода маскарад, ритуальный убор, — продолжил Чапов. — Сущность же чотгоров — в их стремлении ко злу и служении сильным. Они в башнях сатаны в заветное время сильным путы послабляют. Известны им и кое-какие слова из того творящего языка, который мы в дацане всем нашим ламством заново воссоздаём — той речью мир стал, из неё вся существенность сплелась. Скажу больше: дело, собственно, не в языке — он, в общем-то, известен, — а в заклинании, в петушином слове, короче — в идиоматике. Говорят, она была открыта посвящённым ещё во времена царя Ньяти-цзанпо, а потом и ими утрачена. Из языка этого Господь у падших ангелов изъял глаголы, оставив только существительные и прилагательные, с которыми много каши не сваришь, так чотгоры теперь им глаголы, образно выражаясь, по словечку носят, а как все снесут, так сильные освободятся и на свой лад всё мироздание перелицуют. Вот и выходит — кто первым речью этой овладеет, тот и будет миру господин. Ну так что, есть мне резон во имя интересов российских здесь сидеть?

— А государю об этом известно? — спросил Николай.

— Я отчёты по своему департаменту направляю — ламе четвёртого тантрийского посвящения, их светлости князю Усольскому. А дальше — Бог весть. — Чапов помолчал, что-то про себя соображая. — Дело нешуточное — полагаю, непременно известно. Даже если государь и непосвящённый.

— Как же это вы допускаете, — опешил Норушкин, — православный государь — и с тантрийским посвящением?

— А что, по-вашему, я или князь Усольский не православные?

— Странно как-то.

— Дело привычки. Желтошапочные тоже у нас под чернецкими рясами кое-где затаились. Что делать — тайны и чудеса Господни по разным землям рассеяны.

С запада на небо наползали тучи, вдали прокатился совсем не апрельский круглый гулкий гром.

— Вот вы, Дементий Иванович, сказали, что язык этот творящий, в общем, известен, — прервал паузу Николай. — Так что бы вам или кому-то иному из вашего департамента благодатью жаждущую землю не напоить? Ведь с такой силой в горле только мелкая и злая душа, не способная ни к каким благородным порывам, оставит всё как есть, без перемены.

— Вы что же, князь, за колдовскую реформацию? — осклабившись, полюбопытствовал посвящённый тантрист Чапов. — А помните Серафима Саровского, великого подвижника благочестия, сопричастного к лику святых? Он говорил, что всё носящее название «реформаторов» и принадлежащее к «бытоулучшительной партии» есть истинное антихристианство, которое, развившись, приведёт к разрушению христианства на земле и отчасти православия и закончится воцарением антихриста над всеми странами мира, кроме России, которая сольётся в одно целое с прочими славянскими землями и составит громадный народный океан, пред которым будут в трепете прочие племена земные.

— Спаси Бог, какая реформация! — не повышая голоса, воскликнул князь Норушкин. — Я знаю, что пулю придумали, чтобы родину защищать, а граммофон — чтобы инвалиды могли оперу слушать. Я о другом — уж если воевать, то той войной, которая сметёт врагов России, которая железным вихрем посечёт не только враждебный восток, но и лицемерный запад. Пусть наконец огонь этой войны положит предел лукавству жёлтого мира, а заодно и торжеству капитала, материализма и избирательной урны.

Пахом, до того молча бросавший в гущу клубящихся небес взгляды, внезапно спросил:

— А Глеб? Где братка мой?