Бомарше

Пьер Огюстен назвал свой труд «Простейшие мысли о восстановлении парламента». Он изложил в нем принципы, которыми руководствовалась в прежние времена эта структура, и настаивал на возврате ей права «просвещать короля мудрыми наставлениями». Однако, демонстрируя, насколько он стал благоразумнее, автор ограничивал рамки этой привилегии, «обозначив тот предел, у коего парламент должен остановиться, ежели король настаивает на своем, дабы твердость судьи не обратилась слабостью или противлением власти». Этот доклад, весьма умеренный по тону и содержавшимся в нем идеям (про который принц де Конти сказал, что «если это те самые принципы, с коими готов согласиться король, то сам он и парламент подпишутся под ними на коленях»), был неоднозначно встречен министрами, что и понятно, ведь, по сути, он чуть ли не провозглашал конец всякой власти. Министры внесли в него изменения ограничительного характера: основополагающим стало положение о том, что судьи не могли коллективно подать в отставку, это приравнивалось к должностному преступлению. Эдикт о восстановлении прежнего парламента оставлял королю право участия в его заседаниях и принятии решений, что не наносило бы вреда новой политике, если бы монарх имел твердый характер и был последовательным в суждениях.

Бомарше, по нашим предположениям, подверг критике эти оговорки и постарался доказать, что созыв пленарного заседания суда, предназначенного заменить парламент в случае, если тот уклонится от выполнения своих обязанностей, не сможет привести ни к чему хорошему; его слова оказались пророческими, справедливость их подтвердил кризис, разразившийся в мае 1788 года.

Между тем Бомарше не стоило перегибать палку с критикой, сколь бы уместной она ни была, ведь ему предстояло добиться от новых структур пересмотра прежних обвинительных приговоров, поэтому свои чувства он чаще всего изливал в письмах Сартину, например, таким образом:

«Надеюсь, вы не хотите, чтобы я так и остался ошельмованным этим проклятым парламентом, который вы только что погребли под обломками его собственного бесчестия».

В начале 1775 года Бомарше развил бурную деятельность. Поскольку Сартин ничего не возразил на его замечание, Пьер Огюстен подал кассационную жалобу на решение суда по тяжбе с Лаблашем, вынесенное на основе доклада Гёзмана, а также написал по этому поводу мемуар, столь резкий, что ни один адвокат в Государственном совете не решился поставить под ним свою подпись. Автор, которого убедили ограничиться подачей в суд апелляции, обратился к новому министру юстиции Мироменилю, ярому противнику парламента Мопу, с просьбой разрешить ему опубликовать свою обвинительную речь против Лаблаша в качестве «необходимого элемента своей защиты».

Просьба Бомарше была удовлетворена, и для того, чтобы дать ему время на издание речи, заседание по рассмотрению его жалобы было перенесено на более поздний срок. Но как это часто случалось с Бомарше, он потерял чувство меры: эта речь, опубликованная 22 января 1775 года, стала блестящей демонстрацией его правоты, но написана она была в форме непристойного памфлета.

В результате, 28 января 1775 года на заседании Государственного совета Бомарше вынесли порицание, из его мемуара были вычеркнуты все оскорбительные выражения, а книготорговцам было запрещено продавать его.

4 февраля 1774 года Людовик XVI, ознакомившийся с содержанием этого произведения, на заседании совета по вопросам публикаций вынес решение уничтожить весь тираж. Таким вот образом Бомарше, уверовавший в то, что он окончательно вернул себе милость монарха, из-за своей неосмотрительности вновь оказался на волосок от опалы.

С помощью Марии Антуанетты ему, по крайней мере, удалось добиться того, что труппе «Комеди Франсез» разрешили возобновить репетиции «Севильского цирюльника». Премьера должна была состояться на сцене театра в Тюильри 23 февраля 1775 года.

Текст пьесы был восстановлен ne varietur по рукописи, сохранившейся в архивах «Комеди Франсез». 10 марта 1774 года Бомарше лично утвердил свой собственный текст и один экземпляр отправил принцу де Конти. Логично предположить, что после передачи произведения на визу цензуре никакой принципиальной правки текста не должно было допускаться. Между тем в феврале 1775 года Бомарше, возомнивший, что его положение при дворе достаточно упрочилось, позволил себе кое-что добавить в текст и существенно изменил его: поначалу «Севильский цирюльник» был обычной пьесой с запутанной интригой, уже тогда страдавшей длиннотами, Бомарше же нашпиговал его намеками на свои приключения последнего времени, в частности на дело с Гёзманом.

В результате пьеса стала еще длиннее, и ее пришлось перекроить: если вначале в ней было четыре акта, то теперь получилось пять. Базиль был переименован в Гюзмана, но в ходе репетиций вновь стал Базилем.

Сравнение этого нового варианта с исходной рукописью не прибавляет славы Бомарше, а лишний раз убеждает, что частенько автору изменяло чувство меры и такта.