Бомарше

— Сударыня, в конце прошлого царствования я был одним из самых несчастных людей во Франции. В те страшные для меня времена королева не погнушалась выказать мне, обвиненному во всяческих ужасах, свое участие. Служа ей сегодня и даже не надеясь на то, что она когда-либо об этом узнает, я лишь возмещаю свой неоплатный долг; чем труднее мое предприятие, тем с большим усердием я стремлюсь довести его до успешного завершения. Королева однажды соблаговолила заявить во всеуслышание, что я защищаюсь слишком мужественно и умно для человека, действительно виновного в тех преступлениях, кои мне вменяют. Что же она сказала бы, сударыня, сегодня, если б увидела, что в деле, затрагивающем одновременно ее и короля, мне не хватает того мужества, которое ее поразило, и той ловкости, которую она назвала умом? Она заключила бы из этого, что мне недостает рвения. Этому человеку, сказала бы она, хватило недели, чтобы уничтожить пасквиль, оскорблявший покойного короля и его любовницу, в то время как английские министры на протяжении полутора лет тщетно пытались воспрепятствовать его изданию. А сейчас, когда на него возложено подобное же поручение, касающееся нас, ему не удается его выполнить; либо он изменник, либо дурак, и в обоих случаях он равно не заслуживает доверия, коим удостоен. Вот, сударыня, высшие мотивы, заставившие меня бросить вызов всем опасностям, пренебречь всеми страданиями и преодолеть все препятствия.

— Но, сударь, какая у вас была необходимость менять имя?

— Сударыня, к сожалению, меня слишком хорошо знает под моим собственным именем вся просвещенная Европа, записки, кои напечатал я в свою защиту перед последним процессом, настолько воспламенили умы в мою пользу, что повсюду, где я появляюсь под именем Бомарше, я возбуждаю такой дружеский, или сочувствующий, или хотя бы просто любопытствующий интерес к себе, что у меня нет отбоя от визитов, приглашений, меня окружают со всех сторон, и я лишаюсь свободы действовать втайне, необходимой при таком деликатном поручении. Вот почему я вымолил у короля разрешение путешествовать под именем де Ронака, на которое мне и был выдан паспорт.

Мне показалось, что императрица горит желанием прочесть произведение, уничтожение которого стоило мне таких трудов. Она принялась за чтение тотчас после нашего объяснения. Ее величество соблаговолила обсудить со мной самые интимные подробности, связанные с этим делом; она соблаговолила также выслушать мои пространные объяснения. Я оставался с ней более трех с половиной часов и несколько раз умолял ее самым настоятельным образом, не теряя времени, послать кого-нибудь в Нюрнберг.

— Но осмелится ли этот человек там показаться, зная, что может встретить вас? — сказала мне императрица.

— Сударыня, чтобы побудить его отправиться именно туда, я обманул его, сказав, что немедленно поворачиваю обратно и возвращаюсь во Францию. Впрочем, может, он там, а может, и нет. В первом случае, препроводив его во Францию, Ваше величество окажет неоценимую услугу королю и королеве, во втором его розыски, на худой конец, окажутся безрезультатными, как и операция, которую я умоляю Ваше величество провести тайно, приказав обыскивать в течение некоторого времени все нюрнбергские типографии, чтобы удостовериться, не печатается ли там вновь эта мерзость; в других местах я уже принял меры предосторожности и за Англию и Голландию отвечаю.

Императрица простерла свою доброту до того, что поблагодарила меня за пылкое и разумное усердие, выказанное мной; она попросила меня оставить ей эту книжонку до завтрашнего дня, дав мне свое святое слово, что вернет ее через г-на де Сейлерна.

— Ступайте и немедленно ложитесь в постель, — сказала она мне милостиво, — пусть вам поскорее пустят кровь. И да не забудется никогда ни здесь, ни во Франции, какое рвение вы выказали при сем случае, дабы услужить вашим государям».

Из этого знаменитого отчета, который Бомарше чуть позже отправил Людовику XVI, следовало, что у императрицы, поначалу сильно взволнованной его рассказом, тем не менее вскоре возникли некоторые сомнения: хотя Бомарше и предъявил ей письмо короля Франции, рассказанная им история изобиловала неправдоподобными деталями. Едва Бомарше покинул замок, Мария Терезия поделилась своими сомнениями с канцлером Кауницем.