Бомаск

В одиннадцать часов Пьеретта отправилась спать. Она заперла дверь своей комнаты. Гости посидели еще немного, побеседовали и пошли домой. Ключ от входной двери они оставили в ящике для писем. Клюзо был пересадочной станцией двух железнодорожных линий; не раз случалось, что кто-нибудь из работников федерации партии или департаментского Объединения профсоюзов ночью прибывал в Клюзо, и, выйдя утром из спальни, Пьеретта обнаруживала, что в смежной комнате мирно спит на диване приезжий товарищ. Ни в рабочем поселке, ни на фабрике никто не сплетничал по этому поводу. Но во многих рабочих семьях целый вечер обсуждалось то обстоятельство, что Пьеретта Амабль провела в кабинете Филиппа Летурно целых сорок минут. Ведь опыт научил людей, живущих в рабочих поселках, что надо быть бдительными и остерегаться худшей формы эксплуатации — совращения жен и дочерей трудящихся.

Как-то раз на профсоюзном собрании Пьеретта разгорячилась до того, что пригрозила пощечиной одному из выступавших ораторов, который предложил примириться с решением администрации, несправедливо уволившей работницу. После собрания старик Кювро сказал, с любопытством глядя на нее:

— Ты какая-то нервная стала за последнее время.

— Такая же, как всегда, — сухо ответила она.

— А может, причина есть? Нехорошо молодой женщине в одиночестве жить.

— Еще как хорошо быть одной! — воскликнула Пьеретта.

Прошло уже три года, как Пьеретта прогнала мужа, и она не могла нарадоваться, что ей больше не надо переносить его общество.

— И никогда тебе не бывает тяжело без мужа жить? — допытывался Кювро.

Она посмотрела на него открытым, ясным взглядом.

— Мне омерзительно все, что напоминает Люсьена.

Кювро заговорил о другом, но Пьеретта чувствовала, что он не верит ей. А ведь она пока что действительно отстраняла от себя вопрос о своей личной жизни. Фабрика, профсоюз и партийная работа занимали шестнадцать часов в сутки, и она крепко спала по ночам.

5

На следующий день, когда почтальоны вернулись из очередного обхода, Миньо вышел из почтового отделения и направился в контору фабрики.

— Я хотел бы видеть господина Летурно, — обратился он к старичку сторожу, который сидел у входа за простым сосновым столом, побуревшим от грязи и чернильных пятен.

— Вам назначено?

— Нет.

— Заполните карточку.

Миньо заполнил:

«Имя, фамилия: Фредерик Миньо.

Цель посещения: По поручению секции Французской коммунистической партии города Клюзо».

— Придется подождать, — заявил сторож и заковылял вверх по лестнице.

Миньо почудилось, что старичок как-то растерянно взглянул на него, но он ошибался — старик, и смолоду страдавший глазами, не мог теперь читать даже в очках. Потому-то у него и был такой испуганный вид.

— Введите немедленно, — распорядился Летурно, поджидая посетителя с бьющимся сердцем.

«Вот оно, — подумал он, — то таинственное посещение, о котором говорила Пьеретта. Она сдержала слово». Филипп твердо верил, что, «вводя в дом врага», он совершает чуть ли не героический поступок. «Вот он, — шептал Филипп, — мой первый акт мужества».

Миньо подготовил десятки доводов, имеющих целью убедить Летурно поставить свою подпись под петицией об освобождении ***. Но Филипп, даже не дослушав первой фразы, схватился за перо.

«Только-то», — подумал он. А он боялся, что Пьеретта потребует от него публичной демонстрации своих взглядов — вдруг возьмет да и пошлет его продавать «Юманите» в воскресенье утром у церкви к моменту окончания мессы. Он боялся оказаться в смешном положении. Конечно, не в глазах обывателей города Клюзо; мнение этих жалких мещан интересовало его меньше всего; кроме того, он знал, что его парижские или лионские друзья сочтут очень забавной подобную ситуацию — Филипп Летурно стоит и выкрикивает на улицах главного города кантона: «Покупайте „Юманите“! Покупайте „Юманите“!» Филипп боялся другого — оказаться смешным в глазах рабочих: «У меня это не получится так, как у них. Я буду чересчур „не на месте“». С тех пор как Филипп поселился в Клюзо, он ни разу не выходил из дома в воскресное утро и не знал поэтому, что никто на улицах «Юманите» не продает; те немногие товарищи, которых удалось привлечь Миньо и Пьеретте, разносили газету по домам постоянным читателям. Таким образом, воскресным утром, пока не наступал час посещения кафе и кабачков, на улицах Клюзо попадались только рабочие, шедшие в церковь, которую они посещали в угоду Нобле.

В равной мере Филипп опасался и того, что публичная продажа «Юманите» помешает ему получить визу в Америку, куда обещала его отправить мать после окончания стажировки на фабрике. «Независимо от любых политических взглядов нельзя в наши дни быть полноценным человеком, не пожив некоторое время в Соединенных Штатах. Французская полиция обо всем осведомляет их консульство, они меня просто не пустят». Всю ночь Филипп обдумывал, в каких выражениях всего удобнее отказаться от продажи «Юманите». «Я могу быть гораздо полезнее вам, не будучи чересчур открыто связан с вами».

Миньо настаивал, чтобы Филипп хотя бы прочитал текст петиции об освобождении ***.