Бомба для дядюшки Джо

Однако в сведениях, изложенных в разведданных, маячили столь заманчивые перспективы, что Курчатов решительно гнал от себя все сомнения и заявлял Первухину:

«На основании внимательного ознакомления с материалом у меня осталось впечатление, что он отражает истинное положение вещей. Некоторые выводы, даже по весьма важным разделам работы, мне кажутся сомнительными, некоторые из них — мало обоснованными, но ответственными за это являются английские учёные, а не доброкачественность информации».

Иными словами, учёные могут ошибаться, разведчики — никогда!

Через три дня после того, как это письмо-отчёт было отправлено Первухину, а именно: 10 марта 1943 года, Академии наук СССР было дано соответствующее указание, и она издала распоряжение № 122 о назначении Игоря Васильевича Курчатова начальником Лаборатории № 2.

Начало «ядерной» деятельности

Итак, ядерную лабораторию создали. Степан Балезин впоследствии вспоминал:

«Первые наши шаги заключались в том, что мы попросили правительство разрешить въезд в Москву для работы над этой проблемой около 100 человек. Согласие правительства было получено немедленно. Первым, кто был вызван, — проф. И.К. Кикоин…».

Весной 1943 года и сотрудники казанской лаборатории Курчатова тоже перебралась в Москву. Однако столица встретила физиков с ледяным равнодушием. Не до атомов было тогда стране. Игорь Васильевич в письме жене Марине Дмитриевне высказал предположение о возможном своём возвращении в Казань. Вот отрывок из того письма (от 26 марта 1943 года):

«Дрова пусть остаются за нами, так как, может быть, придётся вернуться в Казань, если здесь будет плохо. Комната пусть остаётся за нами, так и передай Ольге Васильевне. Пока пусть живут в ней сами, но никого не пускают, т. к. мы можем вернуться — я-то ведь не выписывался. Скажи, что я нахожусь в длительной командировке».

О трудностях, мешавших приступить к работе, — в рассказе Степана Балезина:

«Возникла проблема с помещением…

Мы вместе с Игорем Васильевичем объехали много пустующих зданий учебных заведений, которые были эвакуированы из Москвы, и да. же были в одной еврейской синагоге.

Наконец, мы остановились на здании ВИЭМ, благо, что здание этого института было построено только перед войной и не было ещё загружено аппаратурой другого назначения и поэтому могло быть быстро приспособлено для работы лаборатории».

Так курчатовская команда получила в своё распоряжение территорию недостроенного ВИЭМа (Всесоюзного института экспериментальной медицины Наркомздрава СССР).

Но ВИЭМ к приёму физиков был ещё не готов, и они разместились в здании Института кристаллографии Академии наук СССР, которое располагалось в Пыжевском переулке Москвы.

Через два года (в августе 1945 года) Курчатов и Кикоин напишут справку, в которой вспомнят, с чего начиналась деятельность ядерной лаборатории:

«Так как лаборатория не имела помещения, оборудования, кадров и урана. её работа сводилась к анализу полученных нами секретных материалов о работах иностранных учёных над проблемой урана, к проверке этих данных и к проведению отдельных экспериментов».

Подчёркнутое слово («уран») по требованиям режима строжайшей секретности были вписаны в текст справки от руки.

А спустя ещё три десятилетия Исаак Кикоин напишет: