— Где-то перекликается с Энцесбергером...
— С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!
— Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант... Ну и что дальше?
— Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я, наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: «Почему вы не публикуетесь, Иоганн?» А я ответил, что он столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился... А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он сказал, что хочет послушать мои стихи... Он сказал, что вечером пойдет в «Ам Кругдорф», это такой маленький ресторанчик возле университета, и что мы можем перед этим с ним увидеться... Вот...
— Дальше?
— Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. «Или, — говорит, — давайте мне ваши стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем...» А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги... Он спросил — сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: «Тысяча марок устроит?» Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои... Спросите наших, кто читал Гёте? Из тысячи один. А если и читали, то этого ядовитого Гейне... А он такой же немецкий поэт, как я — французский.
— Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
— А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
— В этом с вами трудно не согласиться...
— Кочев, кстати, не согласился... Но неважно. Он, — продолжал Шевц, — сказал: «Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть... Но мне, — продолжал он, — как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности... Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао...» Я сразу смекнул, в чем дело... Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: «Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале...» И я ответил ему: «Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!» Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел...
— И больше с ним не встречались?
— Нет.
— Где вы с ним увиделись?
— Возле остановки метро.
— Какая станция?
— Онкл Томс Хютте...
— В какое время?..
— Часов в одиннадцать...
— Он стоял в метро или был наверху?
— Там же все наверху!
— Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
— В центре? Нет... По-моему, нет... Да нет же, конечно, возле метро...
— Почему вы не сказали об этом раньше?
— Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело — самому быть честным...
— Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
— Конечно. А как же иначе можно это расценить?
— Иначе? Можно и иначе... Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы...
— А деньги мне зачем предлагать? Они же приезжают сюда с пустыми карманами.
— Кто?
— Коммунисты.
— Откуда вам это известно?
— Это всем известно.
— Лично мне это неизвестно. От кого вы узнали, что коммунисты приезжают к нам с пустыми карманами?
— Да все так говорят... И, кроме того, я читал об этом...
— Где? В какой книге?
— У этого... Ну, как его... У Флеминга...