Бомба Геринга

Горелов стоял у подъезда до тех пор, пока вездеход не скрылся в темноте осенней промозглой ночи. Он собирался с мыслями. Что сказать Ларисе? Рассказать всю правду? Это еще сильнее встревожит ее. Скрыть опасность и представить работу как обычную, ординарную задачу — значит обидеть ее… Подумает, что нет нужды непременно ему, находящемуся в отпуске, поручать эту работу. Скажет: мог бы отпроситься, объяснить все свадьбой… Уж кому-кому, а ему-то, только что награжденному орденом, пошли бы навстречу.

Дверь Лариса открыла, когда Горелов еще не успел подняться на лестничную площадку своего этажа. Окаменев, она стояла на пороге — бледная, строгая. Первый раз она встречала его без улыбки. И в какие-то секунды, еще не дойдя до порога, Горелов впервые с особой силой почувствовал, что он для нее теперь значил. Как всегда, он поцеловал ее в висок, потрепал по щеке и, стараясь разрядить напряжение, попробовал шутить:

— Что ты такая бука? Ревнуешь к немецкой фугасной Гретхен?..

На шутку Лариса не ответила и, только когда захлопнулась дверь, обвила руками шею Владимира. Рыдания ее были беззвучны.

— Ты что? К чему все это? — пытался успокоить ее Владимир, отстранив от себя и глядя в широко раскрытые, испуганные глаза Ларисы.

— Все? — спросила она шепотом дрогнувшими губами.

— Что — все?

— Разрядили?

Владимир простодушно хохотнул и слегка присвистнул:

— Какая ты скорая! Эта рыбка не простая, а золотая. Простым неводом ее не выловишь из окиян-моря. Все еще только начинается. Пока идут цветики, ягодки впереди.

Лицо Ларисы стало до суровости жестким. Таким его Владимир еще никогда не видел.

— Я прочитала… Я все прочитала… Я теперь все знаю… Я знаю, почему тебя отозвали из отпуска… Они даже не посчитались, что завтра у тебя такой день.

Владимир прошел в столовую и увидел на столе книгу. Это было пособие по пиротехнике. Книга лежала раскрытой на страницах, где шло описание взрывателя ELAZ17A.

Швырнув книгу в шкаф, Владимир подошел к Ларисе и тем же шутливым тоном принялся журить ее:

— А я-то думал: приду домой, а ты мне уже яичницу на трех лучинах сготовила, припасла четвертушку с солеными огурчиками…

Лариса отвела руку Владимира и молча прошла на кухню. Пока Владимир переодевался, ужин был готов.

Когда он с аппетитом ел свою любимую, жаренную, ломтиками картошку с хрустящими солеными огурцами, Лариса смотрела на него и пыталась определить по его лицу степень опасности, которая ожидала его.

— Володя, скажи мне правду, это очень опасно? Во всяком рискованном деле есть какой-то процент гарантии… Пусть грубый, но он должен быть. Какой, по-твоему, этот процент гарантии в той операции, которая предстоит тебе?

Владимир отодвинул в сторону тарелку:

— Ларчонок, ступай лучше отдыхай. Завтра часов в десять-одиннадцать капитан Горелов тебе доложит, что задание командования выполнено, что пятого ноября на его счету появилась немецкая бомба из второй тысячи бомб, которые остались нам в наследство с войны.

Лариса постелила Владимиру на тахте, где он спал всегда; сама, накрывшись старой шинелью Владимира, примостилась на узеньком диване. Их разделяли три шага. Второй раз она оставалась ночевать у Владимира. Первый раз это было в прошлом году, когда у Горелова неожиданно поднялась температура. Тогда Лариса всю ночь просидела у его кровати. Это была та самая роковая ночь, когда погиб лейтенант Митрошкин.

Свет гасил Владимир. Когда он лег, в квартире наступила тишина, было слышно, как отчетливо и резко тикал на столе будильник, поставленный на пять часов.

Некоторое время оба лежали молча. Владимир был уверен: позови он Ларису сейчас к себе, и она придет. Она будет сидеть рядом с ним до тех пор, пока не прозвонит будильник. Будет сидеть, склонившись над ним, как в прошлом году, когда он метался в жару. Но сейчас он должен отдохнуть… Заснуть скорее, чтобы к пяти часам пришли силы… От его сил и выдержки будет зависеть многое, а может быть, все…

— Я забыла пожелать тебе доброй ночи, — прозвучал в тишине голос Ларисы.

— Спокойной ночи, дорогая.

— А ты не хочешь, чтоб я тебя поцеловала?

— Хочу.

Шлепая босыми ногами по полу, Лариса подошла к тахте Владимира и села рядом. Он почувствовал тепло ее тела. Она некоторое время сидела молча и неподвижно, затаив дыхание.

— Можно, я включу торшер? — шепотом спросила Лариса.

— Зачем?

— Я хочу видеть твое лицо. Мне почему-то страшно в темноте. Давит какое-то нехорошее предчувствие.

— Включи.

Лариса включила торшер и вернулась к Владимиру.

Он лежал на спине. Его полузакрытая одеялом грудь, еще сохранившая остатки летнего загара, вздымалась высоко. Ларисе казалось, что Владимиру не хватает воздуха.

— Может, открыть форточку?

Владимир утвердительно кивнул.

Лариса приставила к окну стул и открыла форточку, И снова вернулась к Владимиру.

Она сидела рядом и молча смотрела на его лицо, нежно гладила его волосы. Вся она в эту минуту для Владимира была олицетворением, нет, не просто женщины… Скорее всего — олицетворением материнства.

Лариса прильнула губами к глазам Владимира и стала целовать их…