Бомбейские чудовища

Однако томиться следователю все же пришлось: официант принес заказанные котлетки из рябчиков, декорированные свежей зеленью и моченой брусникой, деликатно расположил тарелки перед клиентами и почтительно склонил голову с прилизанным пробором набок: не будет ли еще каких приказаний? Только дождавшись, когда официант удалится, Лапочкин снова заговорил:

— Случайно ли здесь они появились? Все-таки в этом факте есть большая странность.

— Да какая там странность! — воскликнул с досадой Тернов. — Конечно, журналисты без конца нам попадаются на пути, но такова их судьба, носятся, как очумелые, по городу, вынюхивают что-то, разведывают…

— Вот именно что вынюхивают, — Лапочкин понизил голос, демонстративно отвернувшись от стола, за который уселись Мурин и его спутница. — Вы, Павел Мироныч, посматривайте за ними, так, искоса, изредка, натурально, чтоб в глаза не бросалось… А я пока буду вам свои соображения излагать.

— У вас появились какие-то соображения? Прямо здесь? — неприятно поразился молодой начальник.

— Есть, Павел Мироныч, возникли. — Помощник выдержал нарочитую паузу, сосредоточенно прожевал кусочек котлетки. — Может ли быть так, что этот Мурин за нами следит?

— Глупости, — с ходу отверг первое соображение Тернов, — он из всех флиртовцев самый вменяемый. Скажу больше: сегодня впервые вижу его с дамой. Раньше даже не задумывался, женат ли он? Слишком он какой-то… не… легкий… Ну, не знаю, как точнее выразиться…

— Понимаю, понимаю, — подхватил Лапочкин, — смысл ясен. А что они сейчас делают?

— Ничего, едят, беседуют… Кажется, Мурин достал из кармана какую-то фотографию, протянул даме…

— Так вот, вы наблюдайте, а я продолжу. Второе соображение. Господин Мурин сведущ в науках. В том числе и в химии. Вполне мог и отравить этого Трусова, мог и морду медвежью изготовить.

— Зачем? — Павел Миронович, на миг забыв о мадмуазель Бурановой, о котлетках из рябчиков, о поданном к ним «Шато-Икеме», с неприкрытым интересом уставился на своего помощника.

Глаза Льва Лапочкина горели, на щеках выступил румянец.

— Не знаю, — честно признался он. — Однако вспомните последний номер их проклятого журнала.

— И чего там? — нелюбезно поторопил помощника следователь.

— Так там же этот Мурин писал о венерологе Самоварове, помните?

— Не помню.

— А я помню! — торжествующе зашипел Лапочкин. — И даже не про самого венеролога, а детали — они-то и есть самое существенное. Там на полу в приемной лежала шкура медведя! Помните?

— Э-э-э, да, было, — в растерянности согласился Тернов, — а не белого ли?

— Неважно. Из белого всегда можно сделать бурого, если с химией знаком. А если шкуру во время погрома подпортили, венеролог мог подарить ее Мурину как сувенир. Кстати, что делают наши голубки?

— Ничего не делают, фотографию мадмуазель положила в ридикюль, теперь пьют и разговаривают.

— А на нас смотрят?

— Вроде нет. Мадмуазель-то точно не смотрит.

— Возможно, маскируют свой интерес показным безразличием. Так часто бывает.

Оба сыщика сосредоточенно предались трапезе, они пережевывали воздушные котлеты с тщательностью, способной убедить любого соглядатая в том, что кроме еды в настоящее время их ничто не волнует. Однако Тернов не выдержал:

— Правильно ли я вас понял, Лев Милеевич? Вы полагаете, Мурин подарил Сыромясову самоваровскую морду белого медведя, перекрашенную в бурый цвет?

— Версия, только версия, — пробормотал искушенный дознаватель, на собственном опыте ведая, как тернист путь к истине.

— По-вашему, Мурин знал о содомитских наклонностях нашего арестанта?

— Не исключено.

— А госпожа Май?

— И госпожа Май знала. Она-то все и придумала.

— Что — все?

Увидев, что миловидные черты начальника исказила недовольная гримаса, Лапочкин поспешил с ответом:

— Всю эту инсценировку, всю эту операцию возмутительную.

— Зачем?

— Дорогой Павел Мироныч, — Лапочкин придал голосу ласковую интонацию, лицу скорбное выражение, — вы не берете в расчет извращенное сознание современных литераторов. Одна писательница из модернистов снялась в мужском костюме: выразила так протест условностям. Если костюм условный, то в следующий раз она за милую душу снимется и без костюма. Так и для флиртовцев: стыд — продукт буржуазного миропонимания. Они все помешаны на двух вещах: на любви и на сногсшибательных материалах, так называемых «бомбах». Ради них готовы на все.

— Это-то я понимаю, но зачем инсценировать, когда в столице и так преступлений хватает!

— А вот и нет, Павел Мироныч! Вот и нет! А тонкости эротических переживаний? А новые пути в искусстве? Наши-то преступления все обычные, неинтересные. А флиртовцам подавай что-нибудь экзотическое, необычное.

— Сегодняшнее безобразие — действительно необычно, — вынужден был согласиться Павел Миронович, бросив беглый взгляд на подтянутого репортера эротического журнала и его обворожительную даму.

— Вот это-то и подозрительно! — внушал ему тем временем старый сыщик. — Такие преступления просто так, от души не совершают. Такое преступление можно только придумать!