Бомбейские чудовища

Самсон действительно не знал, куда они неслись вприпрыжку по незнакомой для него улице. Новенькие, высоченные дома, поблескивавшие цветными глазурованными кирпичами, вкрапленными в ноздреватую штукатурку, мирно соседствовали с деревянными домишками с мезонинами, садами и палисадниками, где под снежными одеяниями стыли деревья и тонули в сугробах кусты. Вдали, в перспективе, прямо перед ними в белесое зимнее небо возносился шпиль Петропавловской крепости.

— Что ты глазами стреляешь туда-сюда? — удивился фельетонист. — Можешь не бояться. Голову даю на отсечение: если твой батюшка и приехал, то сейчас где-нибудь наслаждается свободой, в ресторане или в борделе. Вряд ли по улицам разгуливает в такой мороз.

— Действительно, холодно, — Шалопаев поежился, не столько от мороза, сколько от тревожных предчувствий. — А вдруг он уже в редакции, беседует с госпожой Май?

— Тогда еще лучше, — многоопытный Фалалей внезапно повеселел, — уж она-то его окрутит быстро. Не удивлюсь, если он сегодня уже будет ночевать под одной с тобой крышей, но не в буфетной, а в будуаре. Твой батюшка как, симпатичный?

— Вообще-то, говорят, мы с ним похожи… А мне кажется, что он чем-то напоминает господина Либида: такой же вальяжный, барственный, чуть тучноватый…

— Ну, брат, дело швах, — Фалалей присвистнул и остановился. — Тогда у него нет шансов избежать чар нашей Майши… Эй, извозчик!

Журналисты уселись под суконную полость, и Фалалей яростно закопошился под ней, с удивительной энергией топая ногами и охлопывая руками ноги и грудь.

— А куда мы едем? — спросил стажер.

— В Благородное собрание! Гони! — завопил наставник и опустил нос в воротник.

Самсон смолк. Скользя взором по узнанной им Троицкой площади с деревянным собором, по беседке-перголе на углу каменной ограды, за которой скрывался чей-то особнячок, он нехотя выхватывал из своего сознания обрывки мыслей, блуждающих, пестрых. Сосредоточиться на чем-то определенном Самсон не мог. Ведь Ольга Леонардовна не дала ему на общем собрании никакого задания! То ли забыла, то ли решила, что преступление по страсти он сам обнаружит и сам разберется в нем. Но где его возьмешь? Внезапно в мозгу вспыхнула ужасная идея: а не посвятить ли статью отцу? Интересно было бы узнать, какие у него скрытые страстишки, есть ли за ним что-нибудь греховное, преступное? Юноша тут же с возмущением прервал себя — разве возможно следить за родным отцом да уличать его в тайных страстях?

Мгновенно на Самсона нахлынули щемящие душу воспоминания: милый уютный дом, мать, сестренка… Вечерние беседы с отцом в кабинете, в окружении книг, аккуратно занимавших каждая свое, навсегда определенное за стеклами книжных шкафов место. Особенно трогательным предстали в воображении стоптанные тапочки, в которые с легким изяществом заталкивал узкие ступни, обтянутые шерстяными носками, отец. Родной такой, близкий, теплый…

Но рядом с трогательными образами дома и отца возник и другой, яркий и болезненный: образ прекрасной Эльзы, его тайной жены, которую он так и не сумел отыскать в столице. Что он успел за месяц? Проболтался Фалалею да Мурину? Сходил в фотоателье Лернера?

В эту минуту, на Троицком мосту, Шалопаев осознал весь ужас своего положения. Если Эльза жива, он должен о ней знать. Если ее уже нет в живых, необходимо добыть доказательства ее смерти, не может же он до старости оставаться соломенным мужем или вдовцом!

Он отвел взор от привычной панорамы зимней Невы с копошащимися на заснеженном пространстве человечками и покосился на спутника, будто тот мог уличить его в тайной стыдной мысли о том, что он уже нечаянно изменил своей жене, когда в жару метался на постели евангелической больницы. Сестры милосердия воспользовались его беспомощностью. Как же ему смотреть в глаза Эльзе?

Внезапно злость наполнила все существо юного стажера, он ощутил себя зверем, загнанным в клетку. И желание мщения вспыхнуло в его груди. Он уже потянулся к Фалалею, чтобы поделиться с другом страшной догадкой, но вовремя передумал и сдержался.

Нет, если кому-нибудь из коллег-журналистов можно сказать о своих ужасных подозрениях, то только Мурину. Тот не болтун, мужчина сильный, поймет, поддержит, а если потребуется, то и разубедит. Но где сейчас Мурыч?

— Фалалей, — позвал несчастный, — а где в Петербурге борцы соревнуются? Ну, куда Ольга Леонардовна Мурыча послала?

— Зачем тебе? — подозрительно отодвинулся тот, — это здесь недалеко, в Михайловском манеже.

Внезапно Самсон похолодел: он вспомнил, что фотография его дорогой жены Эльзы значилась в учетной книге фотоателье Лернера под явно вымышленным именем Жозефины де Пейрак! И делалась фотография для участия в конкурсе красоты! Неужели свершится чудо, и через два дня в зале Благородного собрания он увидит свою потерянную возлюбленную?

Слезы навернулись на глаза. Смутные подозрения, терзавшие душу, обрели ясные очертания. Он понял все! Все-таки за месяц столичной жизни, побывав в удивительных передрягах, он изрядно поумнел! Мерзость свершившегося открылась перед ним как на ладони. Вот оно — преступление по страсти!