Он достал сложенный вчетверо лист и, пока папа читал приветствие на языках мира, держа его на отлете, пробежал глазами первые строчки. Пальцы его закоченели, мешали ветер и снежная пыль. Порывом воздуха письмо выхватило у него из рук и прибило к парапету. Он наклонился его поднять - лист понесло дальше, вперед, между ног слушающих. Эннио стал продвигаться вслед за ним, стараясь проследить его путь, но людей было слишком много. Он отстал и остановился. Женщина с улыбкой Салаи и прической Геллы рядом с ним произносила слова молитвы.
- Слава Богу, - подумал он. - Бывают раз в году чудеса самого неожиданного свойства. Письмо затерялось, обвинения сомнительны. Папа всех благословил.
А ветер все уносил карманный сор с площади, и к ночи было совсем чисто и бело. Подол Рождества накрыл землю.
Визит "эгоиста"
- Нет, не таким я представлял себе этот город столетие спустя, - говорил Кони, идя по Фонтанке в сторону Египетского моста. - Многого не досчитался. Сырость ест поедом. Ветхость, неухоженность проглядывает. Безразличие в нововведениях, лучшее заменяют худшим...
Он обошел уже достаточно и, остановившись передохнуть, подвел глаза к крышам. По карнизу двигались два голубя. Серый в белую крапинку хотел прогнать второго, коричневатого, но было узко и мешали крылья. Это что-то напомнило ему, лицо его посветлело и снова затуманилось.
- Где уютные черно-полосатые фонари? Где жирно выкрашенные, чугунные тумбы, на которых в дни иллюминаций пристраивали зажженные плошки? Вот здесь, как будто было вчера, измазала о них юбку черным шедшая мне навстречу нарядная дама. И даже бровью не повела!.. Где живописный будочник с алебардой и его подчасок? А мимо, в толпе, гербоносный почтальон в форменном сюртуке, с полусаблей на перевязи...
Он закрыл глаза и увидел, как свернула за угол карета, а прямо перед ним, вслед за коляской, пронеслась
фасонистая "эгоистка", и у седока в бобровой шапочке подол был грязен от снега. Он втянул ноздрями морозную свежесть.
- Да, кисловатый аромат моченых груш и яблок у разносчиков... А как весело было представлять себя идущим по улице вот с такой же лоханкой рыбы или кадкой, полной мороженого, на голове и покрикивающим увесистым басом разные смешные вещи!.. Калачи, сайка, вареная печенка... Икра дешевая до смешного!..
Он незаметно вышел к Мойке.
- А дамы! Блестящие глазами и серьгами, плотнее прижимающие цветные муфты, с высокими прическами и маленькими вуалетками. Их спутники пропускали их вперед, любуясь танцующей походкой. Они походили на райских птиц... Неужто я один помню из всех... - Он хотел сказать "живущих", но осекся. - Не встретится мне знакомая барыня и не пройдется медлительной походкой по Моховой Гончаров, идя обедать в гостиницу "Франция", ни с собачкой за пазухой, ни без...
Он как раз поравнялся с тем местом, где эта самая гостиница располагалась, когда подъехал ярко-синий "опель" и выпустил из задней дверцы юную особу в желтой меховой жакеточке до талии и кожаных брюках. Она подняла руку со стеклянным валуном на пальце поправить прическу - над брюками мелькнула полоска голого живота - и энергично направилась к парадному подъезду. Кони едва успел отскочить в сторону и как громом пораженный остался неподвижно стоять на тротуаре.
- Я т-те после по мобилке чирикну, - пробасил ей вслед боров с бритым затылком на переднем сиденье.
Машина бесшумно отъехала, оставив после себя черный след и кучку пепла со скрученным в рог окурком.
Где-то вдалеке, как падающая звезда, из ниоткуда в никуда промчалась сирена. Маленький призрак разбежался и прыгнул с моста головой вниз. Воздушные потоки подхватили его бесплотную фигуру и понесли над водой, вдоль канала, лицом к небу. Оно единственное было все то же и роняло на него холодные слезы, как когда-то, напрасно стараясь потушить коптящие огни его детства.
Золушка
Я спешила, поднимаясь в ложу. Спектакль уже шел, и издалека приглушенно доносилось пение и оркестровые вздохи. Странно ново было слушать их за пределами зала - будто огромное многоголовое чудовище колышется, из каждой пасти исторгая звуки и шипение, то прищелкивая тарелочным звоном, то замирая. Я уже была на середине последнего лестничного марша, когда с верхней площадки по нему запрыгал, подмигивая блестящей пряжкой, большой черный башмак и за беглецом живо спустился его хозяин в пестром носке. Меня это происшествие так позабавило, что я даже остановилась, дожидаясь, пока он обуется, и невежливо разглядывая его вольного стиля костюм и шелковую ленту вместо галстука. Две пряди вырвались на волю из его аккуратной прически и, пользуясь случаем, резво щекотали пышные сдвинутые брови в то время, как он наклонялся.
- Вот и чудесно, теперь буду знать, с кем имею дело. Театра вам больше не видать как своих ушей, - произнес он приятным низковатым голосом. - Поскользнулся, и если б не увидел вас, то ничто не помешало бы и с лестницы съехать, - объяснил он. - Простите великодушно.