Бонбоньерка (СИ)

Он встретил ее в отеле, в котором она обычно останавливалась, сразу по приезде. Его беспокойный собирательский дух держал его в живом нетерпении поскорее взглянуть на драгоценный груз. Чемоданы отправили наверх, но оба лифта заняло семейство итальянцев с крохотной вздорной собачонкой в сборчатом воротнике, и они решили, что не так уж трудно будет подняться в бельэтаж и пешком. Лестница была широкая, с лепными перилами и мраморными ступенями под беззвучным ковром. Уже достигнув верха, он поджидал свою спутницу, не пожелавшую расстаться со своим саквояжем раньше положенного ею срока. Внизу с грохотом упали чьи-то коробки, и тысячи проклятий на шотландском диалекте огласили пустынный зал. Княгиня в недоумении обернулась, замешкалась, ее туфля ступила с ковра на скользкий мрамор, и грузная фигура с взлетевшими вверх руками закачалась, теряя равновесие, как старое дерево на ветру. Одним прыжком миновав разделявшие их ступени, он подхватил кожаный футляр с хрупкой ношей и протянул руку даме, но та уже летела вниз.

Причиной смерти записали несчастный случай, а так как ближайших родственников у покойной не оказалось, то невостребованные статуэтки остались у него.

Время от времени его мучили ночные кошмары: бледное, искаженное ужасом лицо и крупные ступни с выступающими костями. Но каждый раз его дрожащая рука с фатальной неизбежностью тянулась к хрупкому, гибнущему фарфору и спасала его прежде, чем коснуться себе подобной руки.

Он расставлял безвинные задорные фигурки, ища в них утешения, и отчасти находил. Потом были новые саквояжи и новые лица. Потом все смешалось, как в причудливом узоре итальянской буффонады, и остался только один черно-белый Пьеро с безадресной, грустной улыбкой...

По завещанию часть его коллекции была передана в музей и опустилась в гулкие подвалы хранилищ, а другая отошла созданному им дому-музею и, к несчастью, сильно пострадала во время землетрясения. На его могиле установили памятник в виде каменной урны, сооруженный на средства почитателей. Через год он порос травой и покрылся ссохшимся слоем опавшей листвы и хвои с высоких сосен - фарфоровые пастушки могильных плит не посещают.

Две Анны

Был конец июня. День стоял солнечный, тихий. Из окна было видно, как на соседнем холме окутанный сеткой пасечник возится с первым медом. На кружевных занавесках раскачивались лиственные тени, и в столпах солнца беспорядочно кружились белые пылинки. Анна стояла в горячем косом луче, глядя в сияющую даль, и задумчиво постукивала пальцами по стеклу.

- Как же я несчастна, - тихо думала она вслух. - Как все разумно и хорошо в природе и как нехорошо у людей.

Она плохо спала и рано встала, и это абрикосовое платье в деревенской обстановке ей не очень шло.

- Кто это мне выстукивает посланья? - послышался сочный, веселый баритон, и с террасы в комнату, широко улыбаясь, шагнул ее брат, сразу заполнив собой все пространство. - Дай я тебя поцелую. Какая ты у меня красивая! Опять будешь летом вся искусана комарами и Федориными шуточками.

И, сложив большой и указательный палец, он смешно изобразил вьющихся комаров.

- А тебе бы все смеяться и бездельничать, - ответила она и шутливо разогнала "мошкару".

- А почему бы мне и не смеяться? Лето, солнце, каникулы! Ты вот выйдешь замуж, тоже будешь сидеть дома и бить огро-о-омные баклуши, а я тебе буду завидовать. Еще одного не убила, - отметил он, продолжая игру, и она звонка шлепнула его свернутой в трубку газетой по лбу.

- Теперь убила!

Он смущенно потер ушибленное место.

- Ну что ты, что ты! Я ведь всегда на твоей стороне.

Они постояли молча, слушая, как где-то вдалеке щелкают садовые ножницы.

- Ты никогда не замечал, как становится спокойно на земле, когда в небе пролетит самолет? - спросила она.

- Да я все больше сам в самолетах. О-о-о! Посмотри-ка на меня.

Но она наоборот отвернулась. Он зашел с другого боку.

- Что это за меланхолия? Что это за чеховские мотивы? Разве так встречают горячо любимого и давно не виденного брата?

- Давно, аж с утра!

- Да, но до этого, до этого я не был... Два, четыре... - И он принялся высчитывать, сколько месяцев он отсутствовал. - Пять месяцев! А знаешь, кого дядя Андрон пригласил на обед?

- Кого? - постаралась она сделать заинтересованный вид.

- Какого-то итальянца. Он музыкант и выдувает такие длинные, гнусавые звуки из этой трубки... Как ее?

- Гобой?

- Да, кажется, гобой... А может, и не гобой, а гу-бой!..

Славный он был, этот Николя с живым умным взглядом и беспечно заложенными в карманы брюк руками. Когда-то в детстве мама их ему зашивала, чтоб не держал руки все время засунутыми и не клал всякую всячину от жуков до остатков омлета для низенькой таксы Батончик. Теперь попробуй, зашей! Вон какой

вымахал, наверно, и еще растет, а вот она, Анна, выше уже не станет.