Бонбоньерка (СИ)

Верхушки деревьев тесно переплетались между собой, образуя сплошной зеленый покров, и в каждом остроконечном восковом листке отражалось ослепляюще белое солнце. На верхнем балконе, упирающемся в нишу крон, стояла девочка лет четырнадцати с грустным, бледным личиком. Держа ромашку на длинном стебле, она задумчиво опиралась о нагретые перила и отрывала один лепесток за другим. Расчерченные белыми ребрышками, они просачивались сквозь протянутые пальцы ветвей и устремлялись вниз, к серым дорожкам Пале-Рояля, просверленным солнцем и пылью, по дороге пугая пестрых голубей. Склонив головы и дергая отливающими лиловым шеями, птицы удивленно вспархивали с балконных углов. В темно-кружевной глубине окон взлетали и безмятежно опускались их двойники: серые крылья вверх, белые в замедленном жесте вниз. Минуя второй этаж, цветочные хлопья попадали в поле зрения черноволосого, похожего на Есенина человека, и, не отрывая рук от клавиш рояля, он наблюдал за их белым, витиеватым кружением и вдруг менял спокойное течение мелодии и скользил пенистыми порогами к невидимому водопаду, замирая у самой его кромки. Снова оконное зеркало, блики и сложный мерцающий путь между ними. Еще мгновение на плие. В самом низу поджидал дымчатый, розовоухий бесенок и с кошачьей грацией проворно сбивал одного летучего посланца за другим.

Последний лепесток, оттанцевав, лег в теплую лужицу пыли. Не сбудется. Девочка ушла с балкона в комнату. На перилах остался покачивать синей сеткой сачок, и два склеившихся в один цветочных лепестка в изгибе решетки сияли единственным незакрашенным пятнышком.

Жемчужная насмешница

Я приехал в это отдаленное, ни на одной карте не помеченное африканское селение, чтоб осуществить третье и последнее на то время мое желание натуралиста - услышать пение жемчужной насмешницы. Это романтичное название местные жители дали одному редкому виду мелких серых жаб, чья спинка, словно жемчугом, была усыпана переливающимися розовато-белыми пупырышками, а голос походил то ли на смех, то ли на чье-то насмешливое лопотанье. Я знал о них лишь по рассказам, но даже и признанные специалисты в этой области не много могли бы к ним добавить, а поделились бы личными впечатлениями, вероятно, один или двое.

Эти маленькие жабки отличались особой избирательностью: селились в нетронутых, труднодоступных уголках природы и только там, где крупные хищники не мешали их охоте, выбирали для своих эскапад темное ночное время и были крайне пугливы. Если б мое путешествие оказалось безуспешным, я не был бы ни удивлен, ни раздосадован. По крайней мере, я самостоятельно достиг их родных пенатов и почти каждый день находил для себя все новые предметы для изучения и восторгов.

Я постарался отойти от деревни как можно дальше и с наступлением темноты обосновался на невысоком, раскидистом дереве, на которые так любят забираться леопарды и крупные змеи. Если, как утверждали очевидцы, здесь действительно водилась жемчужная насмешница, то я мог бы проспать на нем сном праведника до самого утра, не опасаясь ничьего неожиданного вторжения. Первые две ночи мне не очень везло, я так и не услышал ничего похожего на жабье собрание. Возможно, потому, что не слишком далеко отошел от человеческого жилья, а, может, сам, своим присутствием, спугнул ночных жительниц. "Бог любит троицу", - успокаивал я себя, в третий раз дивясь круглой красоте африканской луны, на фоне которой из ветвей моего дерева складывался китайский иероглиф "благодать". Вокруг и впрямь была благодать божья.

Прямо передо мной, шагах в десяти, лежало гладко отполированное серповидное озерцо, обрамленное с одной стороны остролистными низенькими растениями. Их повернутые к луне копья серебристо светились и вздрагивали от легкокрылых ночных посетителей. Растресканную почву покрывал зубчатый узор теней, и не проходило минуты, чтобы что-то в нем не переменилось, не сдвинулось в вечном поиске равновесия. Было тепло, тихо, от коры пахло смолой и терпкими плодами. Я прижался к ней щекой и, глядя на огромный, чистый Млечный Путь, парящий меж моим деревом и черным задником Вселенной, стал вспоминать все то прекрасное, нерукотворное, что довелось мне увидеть за мою пока еще недолгую жизнь на этом дымчато-озерном комочке земли, каким представлялся мне этот мир с высоты моей живой башни и беспокойных мыслей. Все освещалось иным небом и измерялось иными масштабами. От озера до Венеры было три моих локтя, от меня до самой яркой звездной точки - один. Реки текли из прошлого в будущее, а горы вырастали, как пьедестал начищенных снегом надежд. Луна раздваивалась, и я проскакивал меж двух смеющихся дисков, на ходу протирая один ладонью, а выскакивал где-то посреди пустыни, десять лет назад, и в углу воспоминания кружился "Солнечный стол" Дали.

Длилось это долго, не берусь сказать сколько в переводе на часы земные, но мой дух успел дважды обогнуть свои владения. Ночь мерила саванну муравьиными шагами, а мою настойчивость обильной