Бонни and Клайд (СИ)

— Сань, я так попал, — извиняющимся жестом Фара сложил на груди руки. — И тебе будет плохо… — Фара, давай потом, не здесь, да?.. — остановил его Саша. — Я суть дела понял. — Как ты догадался? — почти с восхищением расширил глаза Фархад. — Птица Говорун отличается умом и сообразительностью, — с чувством законной гордости подмигнул Саша. — Ну, а Красная Шапочка говорит, — неунывающий Космос травил бородатый анекдот, — бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши? Сань, посмотри, — без паузы и с той же интонацией продолжил он, — вон того в красном пиджаке не узнаешь? В противоположном углу камеры на нарах пристроилась весьма колоритная троица. Лысый бугай карикатурно «новорусского» вида. Латиноамериканского типа красавчик с четким пробором. И третий — с большими залысинами и бегающими глазками, тот самый — в красном пиджаке… — Не дергайтесь, утром отпустят, — слишком уверенно, словно стараясь самого себя убедить в собственной правоте, вещал тот, что в пиджаке. И Каверин, а это был именно он, повел носом, словно охотничий пес, взявший след. Враг был совсем рядом, и сначала матерый опер учуял его запах, а уж после, тотчас же, впрочем, и увидел — Белов со своей свитой сидел близко. Слишком близко. Каверин скрипнул зубами. И, стараясь оставаться спокойным, объяснил бугаю: — Сегодня всех метут, кто попадется. — А кто дергается?.. Только ты один, Володенька, и дергаешься. А нам-то, пацанам, чего? — развязно и несколько свысока «пригасил» его лысый… Белый внимательно проследил за направлением Пчелиного взгляда и зафиксировал «картинку»: — Кто такие? — Чего, Саня, не узнаешь? — разминая сигарету, скривился в улыбке Холмогоров. — Точно, Мухин родственник! — врубился Белый. — Но он же мент! — резко вскинулся он. — В чем дело? — вопрос его прозвучал раздраженно и очень по-деловому: типа, почему непорядок? — Да, сейчас, мент! — заулыбался Космос. — У него частное охранное агентство. Кстати. — И Космос назидательно поднял палец. — Крышу дает Лешке Макарову. — А с ним кто? — Вот справа. — Космос прищурил правый глаз и чуть наклонил голову, чтобы лучше видеть, — Бек, серьезный мужчина. А другого… Раз в «Метле» видел. Кто такой, чем дышит, не в курсах… — Да кончай на них пялиться! — подернул плечами Фархад. Похоже, только он не знал, чем кончается анекдот. — Дальше-то чего? — А, ну вот. Красная шапочка и спрашивает: «Бабушка, бабушка, а почему у тебя такой большой хвост?» А это не хвост, ответил волк и густо покраснел. И вообще, у тебя молоко на губах не обсохло. А это не молоко сказала Шапочка, и волк покраснел еще гуще. И все, вместе с Фариком, густо заржали, будто и вправду слышали историю про Шапочку и Волка в первый раз… Лысый Бек недовольно поморщился, глянув на ржущую компанию: — А это что за молодежь? — Щас кого ни спроси, все солнцевскими откликаются, — лениво и немного снисходительно отозвался Лева-латиноамериканец. — Эти — хуже, — сквозь зубы прошипел Володя Каверин. Он прямо взмок от напряжения, хотя в камере было совсем не жарко, разве что душно. — Зверье, каких мало. — Вон тот длинный, возле стены, в «Метелице» часто зависает, — проявил осведомленность Лева. Бек презрительно хмыкнул и перевел взгляд правее: — А в белом что за пацанчик? Бывший опер сделал страшные глаза и беззвучно, шевеля только губами и нижней челюстью, просипел: — Саша Белый. — Этот пионер — Саша Белый?! — В заплывших глазах Бека промелькнул искренний интерес с изумлением пополам. — Пионер!.. — Желваки Каверина заходили так, будто он пережевывал непроваренную конину. — Волчара почище многих. Пионер!.. — Он аж задохнулся от возмущения: Белый был его кровным врагом, а врагов, их… знать надо! Чтобы бошку не оторвали!

Ну и денек! Спятить можно! Введенский посмотрел на часы: было уже двадцать минут второго. Похоже, сегодня придется заночевать на службе. Весь мир сошел с ума. И центр безумия — Москва. Введенский посмотрел на хорошо знакомый ему портрет, что висел в его кабинете всегда. Дзержинский мрачно улыбался. — Разрешите? — В дверь аккуратно постучали. Это Коноваленко.

Введенский мог узнать каждого из своих подчиненных за версту. По шагам, по запахам и — по стуку. Коноваленко ходил крадучись, пользовался французским одеколоном от Армани польского производства, а стучал аккуратно и никогда не открывал двери, не дождавшись разрешения. За что и ценил его Введенский больше других своих джигитов. Да еще и за энтузиазм в работе. И, пожалуй, за некоторую, умеренную, впрочем, романтичность.