Бонжур, Антуан !

- Зачем ты обижаешь меня, Тото. Оставь их, если они тебе нужны.

- Но ты же ничего не видел и не знаешь, - посмеивался Антуан.

- Как хочешь, Тото, - униженно просил Оскар. - Если что-либо случится, я не откажусь.

- Время дорого, Антуан. О'ревуар, мсье, - я решительно вышел из комнаты.

- А кофе? - кричал вослед "Оскар Латор и сыновья".

Мы остались без кофе, но с паспортами.

И снова мы мчимся сквозь призрачный тоннель, сотканный из зыбкого света, безуспешно стремясь домчаться до противоположного конца, где ждет нас встреча с прошлым.

Маас повернул влево, проплыли во мраке последние скалы. Прощайте, Арденны, - и начали натягиваться нити, которые протянулись меж нами, от каждого мгновенья, каждой встречи: печально-встревоженная улыбка Николь и ненавидящий взгляд вдовы Ронсо, пожатье Луи и маслянистые слова Мариенвальда, пронзительная труба, поющая над крестом, и отрешенный голос Агнессы Меланже, лесные тропы и потерянные глаза Ивана, шершавые парапеты моста и хриплый голос старого Гастона, прощальный взмах Терезы и одинокая фигура женщины, затерявшаяся среди белых крестов. Нити меж нами не расторгнутся отныне, но натяжение их с каждым километром делалось все пронзительнее и острей. Ах, Тереза, Тереза, верно, ей будет горше всего, но она пройдет через это и выйдет освобожденной. Эх, Иван, он сидел как пришибленный, когда мы с Антуаном обменивались мнениями перед дорогой, и я назвал то главное имя, которое теперь уже одно оставалось на белом камне. Иван, взмахнув руками, тупо повторял: "Этого не может быть! - А потом вскочил и мстительно закричал: - Будьте прокляты, эти проклятые капиталистические страны, если в них одни эксплуататоры и предатели", - и глаза у него сделались беспомощными. "Можешь отдать Антуану сто франков, сказал я. - Ты проиграл. Инициалы на сосне были вырезаны Щеголем весной, когда я прислал первое письмо Антуану..."

Натягиваются нити, но память не отступает. "Желаю успеха", - сказал по телефону Матье Ру. Спасибо, Матье, ты явился по доброй воле и рассказал все. "О'ревуар, Виктор, до свидания", - молвила Сюзанна, прижавшись ко мне щекой, и тоненькая ее фигурка, застывшая в проеме двери, так и стоит перед глазами. Нерасторжимы эти нити, а дорога стремится вдаль, мотор укачивает, и голова сама собой опускается на грудь. В транзисторе - шансонье, мне снится французская речь, стремительная, порывистая, открытая. Яркогласные звуки ее как-то по-особому протекают сквозь гортань и вылетают в мир торжествующе и ясно. И рождается речь. Все в ней расчленено, и все слитно как песня. А это и есть песня, которую поют сто миллионов певцов.

Машину тряхнуло на переезде, но Антуан почти не сбросил газ, и мы проскочили по стыкам так, что я подпрыгнул.

- Куда спешишь, о Антуан? - со смехом произнес я. - Скажи мне что-нибудь хорошее.

- Же т'эм, Виктор, - сказал Антуан. - А ты скажи мне это по-русски.

- Я люблю тебя, Антуан. Но зачем мы так несемся? Только начало пятого.

- Ты не знаешь наших бельгийцев. Они уже варят кофе.

Впереди маячили два красных огонька. Антуан азартно прибавил газ, красные огоньки притянулись к нам, отпечатался в свете фар голубоватый кузов, мелькнуло заспанное лицо над рулем, а впереди тут же зажглись два новых красных огонька, и мы припустили за ними.

Небо за спиной постепенно голубело и прояснялось, звезды гасли над горизонтом, а вместо них зажигались огни на земле: окна домов, фары машин. Сложенная гармошкой карта лежала на моих коленях, и по ближайшему указателю я определил: до Брюсселя 25 километров. А Брюссель это уже полдороги, за ним - Гент и Кнокке.

Проскочили тесный городок, сумеречно проступающий из тьмы, и вот уж под нами брюссельская автострада. Дорога была еще бессолнечной, но уже ясно проглядывалась до горизонта, и редкие рощицы неспешно отползали назад.

Настает новый день. Что же мы узнаем в нем? Я углубился в свои мысли и не заметил, как Антуан выскочил на виадук, пошел по виражу на разворот раскрылось солнце, зацепившееся нижним краем за дальний лесок. Со всех сторон сбегались к кольцевой дороге ранние пташки, с каждым километром их становилось все больше, но пока они не слились в сплошной поток и двигались каждая по своей воле.

А вот и развязка на Гент и Остенде. Проскакиваем ее понизу, ложимся в правый вираж. Боже, что там творится, машины уже не идут, а ползут, за многими катятся трейлеры, отчего машина сразу становится неповоротливой и медлительной. Пришлось притормозить на выезде и торчать перед этим потоком, пока добрый водитель не сделал приглашающего жеста, уступая дорогу. Мы влились в это стадо, и поплелись в нем. На путепроводе стоял взмокший полицейский в черной шинели. Но что он мог - один на один с этим стадом.

- О ля-ля! - сказал Антуан, прижимаясь к обочине, и сразу же за путепроводом выскочил из стада.

- Хочешь еще кофейку? - удивился я.