Бонжур, Антуан!

Местность менялась. Дорога круто взбегала по склонам, петляла серпантином. Холмы превращались в обрывающиеся скалы, весёлые перелески — в глухие леса. Я уже начинал понимать Арденны: древнее мягко всхолмлённое плато, рассечённое долинами рек и речушек. Реки не так уж мощны, но трудились они долго и верно. Добротными получались скалы, округлыми вершины гор: наивысшая точка — Батранж — 692 метра . Арденны меньше, чем можно предположить, не зная их, но всё же они впечатляют, когда попадёшь в их глубину.

Партизанское пошло приволье. Мне бы тут побродить с автоматом, да чтобы отец шагал рядом, поучая меня.

Нет, не повезло моему поколению. Выросли на гребне победы, а сами пороха даже не нюхали. Шагали славной дорогой отцов по заросшим тропам, и дзоты, встающие перед нами, были уже порушены, нечего заслонять своей грудью. Но зато мой сверстник первым взвился в космос, он был чуть постарше, и тут я припоздал, но закаляли нас иные пороги, и мы ещё не сказали последнего слова.

Антуан свернул с автострады. Вскочили в деревеньку, рассыпавшуюся по зелёному склону.

— Скоро, Антуан?

— Сейчас.

Удивительно, каким чутьём находил он дорогу, нужный поворот, дом. Проехали мимо часовни, высокого каменного сарая, мимо полуразваленной стены и стали у ворот.

Всё ясно — приехали: ставни наглухо забиты, на двери железная полоса с крюком.

Ясно без слов — нить оборвалась, и я не получу от Альфреда те два недостающие звена, которые нужны мне для того, чтобы сошлись могильные камни. Но покуда на земле стоит хоть один уцелевший дом, не надо терять надежды. Я раскрыл словарь и услышал смешок Антуана.

— Шульга нас ждёт, — Антуан постучал пальцем по циферблату, — а мы тут сидим. Шульга нервничает, а мы катаемся, — я не видел в этом ничего смешного, а он продолжал: — Одна минута, всё будет в порядке, — тренированно выскочил из машины, словно и не провёл двухсот километров за рулём, и рысцой припустился к дому.

Тут и я разглядел на замкнутой двери малый клочок бумаги: дом-то продаётся. Да, трудновато пришлось бы мне без Антуана, вон он уже заглянул в соседний дом, бежит обратно с новым адресом.

Теперь мы мчались на север. Все стороны света нынче перепробовали, дали дугу через все Арденны. Проскочили Бастонь. Вот и Уфализ позади. Стрелка спидометра снова подобралась к цифре «110», ползёт дальше. Сколько теперь? Сто пятнадцать. А теперь?..

— Сколько километров? Скажи, Антуан.

— Скоро, — отвечал он сердито и тут же сжалился. — Труа километр.

Солнце клонилось к земле над дальним лесом. Сюзанна тоже дома тоскует, Иван, верно, уже обиделся и уехал. Я покорно вдавился в сиденье. Даже в Намюре я не волновался: подумаешь, продал дом, с кем не бывает. Заколоченный дом меня несколько обеспокоил, и теперь я и вовсе терялся в догадках. Постой, постой, сколько он сказал: трант, тридцать? Нет, Антуан сказал: труа — три километра. Так мы же у цели! Один километр уже отмахали, а то и все полтора. Вон за тем поворотом…

Мотор внезапно бросил свою упругую работу, мы словно о воздух споткнулись.

— Ля пе, ля пе! — неистово кричал Антуан, хлопая в ладоши и показывая на поле.

А я глазами хлопал. Мы уж почти стали, катясь лишь по инерции.

— Смотри, смотри, — кричал Антуан, — ля пе!

И тут я увидел. Метрах в ста от нас по стерне что было мочи улепётывал «ля пе», он же кролик.

— Ты даёшь, Антуан, — сказал я, сгорая от зависти. — Реакция у тебя что надо.

— Реаксьон, — со смехом поправил Антуан и дал газ. Заяц уже добежал до опушки и пропал в лесу.

За поворотом раскрылась деревня Шервиль. Теперь каждый дом мог быть нашим. Промелькнули первые строения, за ними церковная ограда. Антуан сбросил скорость и поехал медленнее, пригнувшись к рулю и терпеливо вглядываясь по сторонам.

Вот он! Серый двухэтажный дом с мансардой. Окна закрыты, но занавески сквозь них белеют. И собака греется на солнышке у крыльца.

Антуан выключил мотор и виновато посмотрел на меня. Из дома вышла женщина в чёрном платье, похожая на монашенку. Она вышла так быстро, словно давно стояла и поджидала нас за дверью. Мы поздоровались. Женщина ответила нам бессловесным и строгим поклоном головы. Лицо её ничего не выражало. Ни возраста, ни чувства, ни желания — ничего нельзя определить на этом потухшем лице.

— Мы друзья Альфреда Меланже, — сказал Антуан, лицо его было по-прежнему виноватым. — Мы приехали к нему.

— Я провожу вас к Альфреду, — голос её был таким же потухшим и стылым. — Идите за мной. Альфред давно ждёт вас, — добавила она, не трогаясь с места и глядя сквозь нас. Глаза её были неподвижны и, казалось, ничего не видели. Но она определённо ждала нас. И Альфред нас ждёт? Как могли они знать, что мы приедем?

Ей стоило труда тронуться с места, и она пошла мелкой семенящей походкой, не оглядываясь. И не в дом пошла. Мы молча двинулись за нею. Женщина обогнула дом, открыла дверь каменной пристройки неясного назначения и стала спускаться по лестнице. Антуан сделал знак, чтобы я шёл за женщиной, а сам пошёл последним.

«Наверное, там винный погреб, и Альфред у бочек», — подумал я с отчаяньем, ибо знал уже, что надеяться не на что.