Боратынский

Милостивым государыням тетушкам от меня свидетельствуй мой всенижайший поклон и почитание и скажи, что ни отдаленность, ни время не истребят из мыслей моих и из сердца всех их ко мне милостей.

При сем посылаю два письма: одно к батюшке, другое к Катерине Ивановне; ты их запечатай сам и пошли куда следует. — Теперь не знаю, о чем бы тебя уведомить; а только скажу, что, слава богу, жив и здоров. Желаю тебе от искреннего моего сердца препроводить время в лучшем удовольствии, нежели я, и по окончании твоего похода увидеться с тем, кого сам знаешь [Павлом Петровичем, великим князем.], т. е. в возвышенной громаде искусной архитектуры [В Гатчине.]… Итак, прощай, искреннейший мой и любезный друг, а я по век мой пребуду покорный и усердный брат Абрам Боратынский.

Аврам не знал, сколько времени предстоит пробыть в плену. Были времена — воевали с турками по семь лет. Случались войны более протяжные — с тем же шведом, при Петре Великом, когда лет 20 не заключали мир. Аврам должен был ожидать перемены своей судьбы в бездействии, ожидать, может быть, годы.

Судьба неизъяснимо играет человеками, сама прокладывая им пути и не надеясь на их самостоянье в сем мире. Откуда было знать Авраму, что она, испытуя его, на самом деле только ставит отметку у Роченсальма и Кюмени, чтоб не забыть, куда через тридцать лет завести старшего из Аврамовых сыновей? Она вообще любит всякие отражения и повторы, и, коли кажется, что она искушает чем-то невиданным доселе, верить нельзя: все, что предлагает она, испробовано ею по меньшей мере единожды. Быть может, судьбе не ведомо, что такое время. Быть может, ей угодно только (и не более) сверить, похоже ли ведут себя родственные души в одинаких местах — в семеновских ротах, в окрестностях Фридрихсгама, в Роченсальме или где еще. Она играет в вас, не зная о быстротекущем времени, сразу, в одно мгновение, видя и вас и вашего покойного родителя в одной точке бытия, в одном пространстве, на одной и той же скале. Она как бы накладывает два изображения, одно на другое, сличая, ту же ли вы приняли позу? руки ваши скрещены подобно ли? правая ладонь лежит ли на левом предплечье? взгляд ваш в ту же ли сторону серого июльского дня уставлен? А вы стоите на этой скале, и мокрый ветер брызжет в лицо, и как тут догадаться: быть может, судьба, играя на своем холсте с вашим изображением, задумала дуть вам в лицо ветром 790-го года, а совсем не 820-го?

Как бы то ни было, ни Аврам в 790-м, ни сын его в 820-м не знали, что один и тот же роченсальмский берег стал свидетелем их несчастий. Ибо как уведомиться, что будет через десять лет после вашей смерти или что было за десять лет до вашего рожденья?

Но Аврам томился недолго. Сражение, в коем он потерпел, стало последним — скоро был объявлен мир. В конце августа начался размен пленных. Должно быть, Аврам успел в Петербург к концу сентябрьских празднеств. Везде шли торжественные богослужения; давались балы, машкерады, обеды, ужины; танцы и смотры войскам чередовались с иллюминациями, фейерверками и парадами. Верно, братцы встретили Аврама родительской наливкой и под шум веселящегося Петербурга отпраздновали возвращение похудевшего пленника.

1791

Увы! Жизнь идет, а смерть торопит. 5-го апреля, в Лазареве воскресение, когда батюшка и матушка отправились к литургии, возле голощаповской мельницы Авдотье Матвеевне сделалось дурно. Здесь когда-то, едучи венчаться с нежеланным, она впала в обморок, решивший ее участь в пользу Андрея Васильевича. Здесь, выйдя из экипажа, она умерла.

— Итак, свершились наши предчувствовать; ах, когда б они нас всегда обманывали!.. Несчастный родитель!.. Злосчастнейшие дети!.. увы… трепет объемлет чувства наши; дух, горесгию томимый, едва не прервет дыхание наше. Жестокий удар! Уже ты свершился над нами. О! ты неумолимая смерть! и ты не сжалилась над сею жертвою, тобою поверженною? Ах! ты избираешь мету гораздо чувствительнейшую. Твоя жестокая коса пожинает класы самые наичувствительнейшие!.. — Так роптал Аврам.

Но на могилу в Голощапово он попадет только чрез семь лет: служба царская неотложна.

Лето братья пробыли в Кронштадте на кораблях, осенью великий князь отправил их в Гатчину.

Гатчина и Павловское были Петербургом и Москвой несуществующего государства, великий князь Павел Петрович — государем царства своей мечты. В 782-м году он назначил барона Штейнвера начальствовать гремя гатчинскими ротами: "- Этот будет у меня таков, каков был Лефорт у Петра Великого". И как от Черного моря до Белого, как от Финского залива до Рифейских гор и Сибири разметнулась великая империя, так между Белым и Черным озерами Гатчины, от крутого берега Славянки до мариенбургских болот утвердилась, окрепла и выросла империя гатчинская.

В Петербурге смотрели на умственную империю, как на балаган: "Это были люди грубые, совсем не образованные, сор нашей армии; выгнанные из подков за дурное поведение, пьянство или трусость, эти люди находили убежище в гатчинских баталионах".