Борьба гуманизма и варварства

Все эти коллизии привели к кризису идей 1789 года, тем более, что экономические и социальные противоречия буржуазного общества нашли ясное политическое и идеологическое разрешение в социализме. Защитникам идей 1789 года пришлось бороться не только против попыток реставрации старого, докапиталистического неравенства; они были вынуждены еще обороняться и про­тив надвигающейся новой, более высокой формы эконо­мического, социального и культурного равноправия на­ций и людей.

История этой борьбы — это история XIX и XX веков. Кризис буржуазно-демократической мысли, возникший таким образом, определил собою и политическую и об­щественную жизнь всех народов в новейшее время; он определил форму и содержание всех духовных продук­тов эпохи.

При глубоком кризисе человечество всегда ищет са­мых различных исходов. Но перспективы исхода могут вести как вперед, так и назад.

В идейной борьбе XIX века постепенно отмирает тен­денция к простому восстановлению докапиталистического неравенства: она слишком вопиюще противоречит фактам общественной жизни, чтобы еще пользоваться влия­нием. Но напрасными оказались и усилия теоретиков, старавшихся устранить все противоречия и противопо­ложности экономической и социальной структуры капи­талистического общества, создав из господствующей те­перь экономики гармоническую систему. Эти усилия разбились о фактические противоречия, Крупнейший тео­ретик капиталистической экономики Давид Рикардо со­вершил было такую «гармонизирующую» ошибку в спо­ре с Сисмонди. Он первоначально утверждал, что когда вновь вводимые машины «освобождают» рабочих, —то достигнутое благодаря их введению увеличение произ­водства снова вызывает вовлечение рабочих в производ­ственный процесс и таким образом на рынке труда восстанавливается гармония спроса и предложения. Впо­следствии он с безоговорочной честностью крупного мыслителя признал свою ошибку.

Противоположностей, внутренних противоречий ка­питалистического общества, таким образом, скрыть нель­зя. Но критика реального неравенства, даже если она справедлива, легко может приобрести реакционный от­тенок. Это происходит в том случае, если порицание существующего неравенства не связано с требованием более высоко организованного равенства, а вырождается в критику всякого равноправия; если критика бур­жуазного прогресса, буржуазного гуманизма переходит в отрицание прогресса и гуманизма вообще. Мыслители подобного рода исходят из ощущения, что современное состояние общества не соответствует природе человека (т. е. тем требованиям, которые вытекают из уровня этого общества, из его достижении, границ и противоречий), и потому ищут «соответствующего его природе» неравенства.

Подобный ход мыслей, какими бы остроумными они ни казались, по сути дела — реакционен, так как он провопоставляет себя логике прогресса в истории челове­чества. Так, критика капиталистического общества Англии у Карлейля приобретает реакционную тенденцию своеобразного восстановления средневековья. Таким об­разом у анархо-синдикалистского теоретика Сорели кри­тика современной демократии, сомнение в существовав­ших до сих пор, часто вульгаризированных концепциях прогресса, связывается с реакционными устремлениями, Так, философия высшей и низшей расы у Ницше, требо­вание аристократического строя как «естественного» со­стояния, критика «декаданса» (по Ницше, декаданс — это современная демократия, плебейская «злопамятность»), выдвижение «сверхчеловека» как цели развития человечества — по существу реакционны.

Подобные теории вызвали много заблуждений, в осо­бенности среди интеллигенции, увлекая на ложный путь многих честных людей, обладавших волей и способностью для служения истинному прогрессу, и сделали многих ценных представителей западной интеллигенции идео­логически беззащитными и борьбе против реакции.

Но все это не могло бы остановить прогресса. Ибо до наших дней современные реакционные идеи вступали лишь в мирное соревнование с прогрессивными. Пример — хотя бы длившаяся десятилетиями устная и литератур­ная дуэль между Честертоном и Шоу. А если реакцион­ные тенденции неравенства принимали определенные организационные формы, то это было относительно невин­ной игрой небольших изолированных групп, как, напри­мер, аристократически замкнутого круга друзей немецкого поэта Георге. Расовое понимание истории и культуры у учеников Ницше, или независимо от него у Гобино, Чемберлена, Адольфа Бартельса и других, могло непосредственно вызвать политически значимую реакционную путаницу только в относительно небольшом кругу последователей.