Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

И хотя автор не сделал всех важных и возможных выводов из этих бесспорных положений, его стремление показать сложную природу языковых знаков, постоянное взаимодействие между означаемым и означающим, имело важные последствия. Особенно существенно принципиальное разграничение языковых знаков и этикеток, с которыми первые до наших дней постоянно и настойчиво смешиваются, даже отождествляются. Здесь вновь обнаруживается различное понимание самой природы языка в науке нашего столетия.

3

Проблема мотивировки слова, остро поставленная в 1916 г. в «Курсе» Соссюра, в действительности является очень старой проблемой, которая интересовала человека с давних времен. Уже в самом элементарном словообразовании эта проблема дает о себе знать. Прилагательное деревянный кажется нам более мотивированным, чем существительное дерево, подобно тому как англичанину wooden ʽдеревянныйʼ представляется мотивированным на фоне существительного wood ʽдеревоʼ. Но человек издавна хотел понять мотивировку не только производных образований, но и исконных слов.

В своей «Истории греческого языка» А. Мейе, основываясь на данных языка Гомера, предложил различать «слова-знаки» (les mots-signes) и «слова-понятия» (les mots-forces), буквально «сильные слова». Первые употреблялись у Гомера как слова, отношение к которым со стороны говорящих и слушающих обычно бывало нейтральным. Вторая же группа слов обнаруживала заинтересованность говорящих в том, о чем они говорят, их желание оказать с помощью слов воздействие на слушающих. Так, например, слова типа upnos ʽсонʼ у Гомера выполняли не только номинативную функцию, но и передавали убеждение говорящих в том, что будто бы существует особая сила, вызывающая сон. Само слово upnos ʽсонʼ получало уже не словообразовательную (грамматическую) мотивировку, а своеобразную идеологическую мотивировку, обусловленную уровнем научных знаний эпохи Гомера. Если учесть, что подобных слов тогда было немало, то разграничение, предложенное Мейе, представляет бесспорный интерес[101].

Дело даже не в том, прав ли А. Мейе в каждом отдельном случае, и не в том, насколько удачен термин le mot-force ʽслово-силаʼ в отличие от le mot-signe ʽслово-знакʼ. Меня интересует другое: стремление человека с давних времен употреблять слова не только как условные номинации (в известной степени в процессе коммуникации это неизбежно), но и как номинации, активное отношение к которым человек не может и не хочет скрывать. В этом уже тогда обнаруживалось стремление дать своеобразную, ту или иную мотивировку словам, в особенности словам, которые в наше время станут называться «словами-ключами» определенной эпохи.

Хотя знак односторонен, а слово двусторонне, как двустороння и грамматическая категория, все же и в пределах двусторонних категорий, которыми оперирует любой язык, имеются единицы, семантически более открытые, и единицы, семантически менее открытые. В этом плане всем широко известно еще со школьных времен противопоставление слов самостоятельных и служебных. Они различаются по ряду признаков, в том числе и по признаку соотнесенности значения и знака. У слов самостоятельных (в школьной традиции «знаменательных») функция значения подчиняет себе функцию знаковости, у слов служебных, наоборот, функция знаковости как бы отодвигает на второй план функцию значения.

В свое время один из известных психологов последовательно различал «язык-внушение» (le langage suggestion) и «язык-знак» (le langage signe) в зависимости от того, в какой сфере функционирует язык и насколько сознательно люди пользуются своим родным языком. У больших писателей язык обычно выступает как «язык-внушение», у просто говорящих – как «язык-знак». В свою очередь у французских романтиков первой половины прошлого столетия язык был ближе к идеалу «языка-внушения», чем у французских классиков XVII столетия, манера выражать мысли и чувства у которых «характеризовалась бесстрастностью».

Градации проводятся и в пределах общелитературного языка: когда мы сообщаем о хорошей погоде, наш язык ближе к типу «языка-знака», когда же мы рассказываем о взволновавших нас событиях, наш язык вольно или невольно приближается к типу «языка-внушения»[102]. Таким образом, хотя все национальные языки оперируют и в лексике, и в грамматике двусторонними единицами, в самой этой двусторонности может выделяться либо категория значения, либо категория знаковости. Больше того. В процессе своего функционирования язык в целом в состоянии обращать на себя внимание (тогда он приближается к типу «языка-внушения») или не обращать на себя внимание (тогда он приближается к типу «языка-знака»).