Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

В свое время Л.О. Резников убедительно показал, почему шахматы – это игра, а не семантическая система. Шахматы опираются на строго определенный синтаксис игры (правила игры), но подобный синтаксис не имеет семантической интерпретации, поэтому в ряду «знаки – значения – вещи (явления)» в шахматной игре нет ни второго, ни третьего из этих звеньев. Не имея же опоры во втором и третьем звеньях, шахматы оказываются игрой[104]. В отличие от шахмат языковые знаки оказываются такими знаками, которые в только что отмеченном ряду не могут существовать без второго и третьего звеньев самого этого ряда («значения – вещи»). Когда подобных звеньев по той или иной причине нет, то язык нам представляется необычным, некоммуникативным, даже ненормальным. Ощущение подобной ненормальности людьми, говорящими на данном языке, лишний раз подтверждает подлинное назначение любого национального языка.

Разумеется, знаки знакам рознь. Специфику языковых знаков обычно сводят к специфике звуковой оболочки слова. Бесспорно, подобная специфика существенна, с ней необходимо считаться и ее необходимо изучать. Но, на мой взгляд, гораздо важнее другая, более общая, менее формальная специфика: постоянная отнесенность языковых знаков сквозь сферу их же значений в сферу предметов и явлений окружающего человека мира (в самом широком смысле этого последнего слова). Поэтому языковые знаки перестают быть знаками в собственном смысле. Природа языка сложнее и многоаспектное природы любой знаковой системы, даже самой сложной.

Слушая музыку, мы не всегда соотносим ее с действительностью, не всегда ищем для нее опоры в действительности. А вот в живописи и скульптуре мы уже гораздо настойчивее ищем аналогий в действительности. Это, разумеется, не означает, что подобные аналогии должны быть прямыми, тем более – прямолинейными, но они обычно возникают и уже этим живопись отличается от музыки – мира более отвлеченных эмоций[105]. Что же касается языковых знаков, то их отнесенность к действительности (реальной или воображаемой) становится одним из важнейших свойств самих этих знаков, свойством, без которого они функционировать не могут, а следовательно, и существовать не могут.

При всем значении чисто формальной специфики языковых знаков (их звуковой оболочки) еще существеннее их семантическая специфика, определяемая основными функциями любого естественного языка – быть средством общения людей в обществе и вместе с тем быть средством выражения их мыслей и чувств. И в этом плане язык оказывается «непосредственной действительностью мысли», о чем в другой связи неоднократно писали К. Маркс и Ф. Энгельс.

4

Как я уже отмечал в первой главе, категория значения и в лексике, и в грамматике обычно рассматривалась как важнейшая лингвистическая категория в истории русского и советского языкознания. Достаточно вспомнить работы Буслаева, Потебни, Крушевского, Шахматова, Щербы, Виноградова, Пешковского, Винокура и других, чтобы убедиться в этом. В 1934 г. психолог Л.С. Выготский, в частности, писал:

«Слово, лишенное значения, не есть слово. Оно есть звук пустой…»[106].

Лишь у отдельных лингвистов, и прежде всего у Фортунатова и Бодуэна де Куртенэ, категории значения не уделялось должного внимания. К ним примыкали и некоторые философы 20-х годов, которым казалось, что категория значения оказывается за пределами языка и науки о языке[107].

Ситуация изменилась с начала 60-х годов. Под воздействием убеждения, что «язык – это прежде всего система знаков», отдельные советские лингвисты стали утверждать, что категория значения – это нелингвистическая категория. Больше того. Эти ученые стали писать о том, что категория значения мешает «чистоте лингвистического анализа».

«Если на некотором уровне анализа – читаем мы у одного из сторонников подобной концепции – определение элементов языка требует обращения к семантике, то отсюда следует (? – Р.Б.), что анализ не достиг необходимой полноты или он исчерпан в нужном направлении и дальнейшее описание элементов языка осуществляется уже на экстралингвистическом уровне»[108].

И несколько дальше еще категоричнее:

«Значение – категория неязыковая по своей природе»[109].

Автору нельзя отказать в последовательности: если язык – это прежде всего знаковая система, а знаки, как мы видели, сами по себе значений не имеют (знаки – односторонняя, а не двусторонняя категория), то естественно при таком понимании природы языка категория значения должна оказаться категорией экстралингвистической.