Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918.

Занятие ими казачьих поселений обычно сопровождалось невероятными запредельными жестокостями и почти полным уничтожением казачьего имущества. В силу этих условий, на Донское командование выпадала крайне тяжелая задача: оберегать всю 850 километровую границу Войска Донского от вторжения противника, применяя кордонную стратегию.

При крайне ограниченном количестве войск это в сущности было почти не выполнимо. На одну версту ( немного более километра) фронта у нас приходилось всего примерно 5--6 бойцов, что было достаточно лишь для охраны и наблюдения за границей, но отнюдь не для защиты. Использовать в нужной мере стратегическое сосредоточение казачьих войск, по причинам указанным выше, было невозможно. Успехи покупались, главным образом, местными тактическими маневрами отрядов при известных коррективах высшего Донского командования, вводимых им всеми правдами и неправдами.

Командование Донскими армиями не витало в области отвлеченных понятий, быть может с точки зрения чистого военного искусства и совершенно правильных, но в реальной жизни неприемлемых. Ему приходилось применяться к особенностям борьбы казачества с большевиками, считаться с психологией казачьей массы, используя только наличные возможности и средства и постепенно, насколько позволяли обстоятельства, совершенствовать приемы нашей борьбы и одновременно работать над изменением казачьего сознания. Короче, все было так, как во время любой кампании, какую мне тут доводилось видеть.

Работать при таких условиях мне было крайне тяжело, а между тем военная обстановка была такова, что как раз требовала полного напряжения сил. Работал я не то, что на износ, а давно уже за гранью этого понятия. Личной жизни у меня вообще не было. Если раньше я уделял работе 14--16 часов в сутки, то начиная с октября месяца, она отнимала у меня все 18--20 часов в сутки, а иногда и больше.

Приходилось проводить бессонные ночи, решая сложные, ответственные вопросы по перегруппировке и сосредоточению сил, отдавать многочисленные приказы и приказания, вести длинные переговоры по телефону и телеграфу. Организм начинал отказываться работать в подобном режиме. Как сон - так бред, как явь - так хуже любого бреда. Так и до инфаркта недалеко!

Таким образом прошло три недели с небольшим и закончился октябрь. Я пытался жонглировать вверенными войсками в той мере в какой это было в моих силах, в какой-то мере мне это удавалось. В эти суровые дни, я внезапно повстречал еще одного своего старого знакомого по Киеву и Лубнам, казака с крысиной физиономией.

Начальник штаба северного фронта, телеграфно донес мне, что на одном из боевых участков наши сторожевые посты захватили, по-видимому, большевистского шпиона, пытавшегося тайно проникнуть в район нашего расположения.

"Расправа с ним была бы коротка, если бы он не сослался на Вас" -- говорилось в телеграмме, "уверенно заявив, что Вы его хорошо знаете и можете подтвердить его лояльность". Названная при этом фамилия арестованного мне ничего не говорила, ее, мне казалось, я слышал впервые. Принимая это за какой-то нелепый шантаж, я взялся за перо и уже хотел положить резолюцию: -- "вымысел", -- как совершенно неожиданно меня что-то остановило. Инстинктивно подчинившись внутреннему голосу, я изменил первоначальное решение и сделал надпись: "пойманного доставить в Новочеркасск, где разобрать дело и результат доложить мне".

С той поры прошло дней 7--10. Я уже забыл этот случай, как однажды мой адъютант подал мне довольно грязный конверт, адресованный лично мне. Думая, что это очередная анонимная угроза, открываю, читаю и никак не могу понять этого безграмотного послания. Слезные просьбы спасти жизнь, сменялись в нем обещаниями мне всех благ в будущей жизни. Только лишь упоминание станции Лубны и речь о комнате, предоставленной когда-то мне, дали, наконец, ключ к дальнейшему пониманию письма и позволили мне предполагать, что автор его никто иной, как знакомая мне "таинственная личность".

Оказалось, будучи доставлен в Новочеркасск, он сидел в тюрьме и ожидал своей участи. Заинтересовавшись его судьбой, я приказал привести его ко мне, и через час он был в штабе. Узнать его было очень трудно, настолько он изменился, осунулся, похудел, голова была забинтована, лицо в ссадинах и синяках.

Плача, он поведал мне свои мытарства: задержался в Киеве и неоднократно пытался, но все неудачно, проникнуть на Дон в станицу Богаевскую, где живет его старуха мать и младший брат. В последний раз пробираясь тайно в родную землю, прячась от большевиков, наткнулся на наш сторожевой пост. Казаки, приняв его за шпиона, избили до полусмерти и возможно, что и прикончили бы, если бы не подоспел офицер.