Борьба на юге

По словам капитана, произошло это так: на станции Ясиноватая прапорщик Милевский вышел купить хлеба. Поезд уже тронулся, а он все не возвращался. Беспокоясь за него, капитан высунулся из вагона, и его глазам представилась такая картина: у края перрона, окруженный вооруженными рабочими и солдатами стоял несчастный прапорщик. Леденящий, смертельный ужас покрывал его лицо. Один из одичалых солдат, с красной повязкой на руке, размахивая руками, громко кричал, при чем до капитана отчетливо долетели только рубленые отрывки фраз: "студент… врет… рожа офицерская… врет… к стенке его… калединец…"

Шум поезда заглушил дальнейшие слова, но в последний момент взгляд капитана встретился с умоляющим и бесконечно грустным взглядом прапорщика. Что было дальше, он не видел.

Прошло много времени, прежде чем мне стало известно, что наш юный прапорщик, заподозренный в том, что он офицер и пробирается на Дон, был зверски убит разъяренной толпой. Главной уликой против него – послужило его интеллигентное лицо. Не помогли ни полу гражданская и полу солдатская одежда, ни полный комплект документов! Не время сейчас умную рожу корчить! Чревато последствиями! В калашном ряду рекомендуется всем иметь только свиные рыла!

Трудно описать, как глубоко поразил нас горький рассказ капитана. На несколько минут мы словно оцепенели, пережив душевные муки за невозвратимую потерю молодой, полной сил и надежд, жизни. В трагическом конце мы не сомневались. Но что могли мы сделать? Как ему помочь? Сердце до боли сжималось при мысли, что всякая наша попытка выручить прапорщика будет безрассудным предприятием и приведет лишь и к нашему аресту и гибели.

Мы все молчали, говорить не хотелось. Тяжелые испытания и лишения в пути сроднили нас и каждый тогда чувствовал, что у него отняли близкое и дорогое. И в то же время, из сокровенных тайников души, выползала черная мысль и назойливо сверлила голову, как бы отыскивая очередную из нас жертву. Приходилось быть фаталистом и успокаивать себя тем, что если это произошло, то значит так судьбой заранее было предначертано, и своей участи никто не избежит. Судьба правит всем…

В течение трех дней мы потеряли уже двоих, и это обстоятельство побуждало нас быть более осторожными и осмотрительными. Было решено, что отныне никто ничего не должен предпринимать самостоятельно, а кроме того, условились, весь дальнейший путь ехать всем вместе, вылезая из вагона только ночью, а в случае необходимости сделать покупки или принести воды – эта обязанность возлагалась на Сережу, не вызывавшего своим юношеским глуповатым внешним видом никаких подозрений.

В обсуждении этих вопросов незаметно прошло время, и после полудня мы достигли станции Дебальцево, где явились свидетелями ареста группы офицеров и зверской с ними расправы. Тут творился настоящий ад на земле. Кровь, грязь и мерзость. У выщербленной кирпичной стены уже валялось два десятка окровавленных тел. Красногвардейцы, споро обыскивая вагоны, вывели на перрон еще несколько человек, казавшихся им подозрительными в том, что они, могут быть офицерами и пробираться на Дон.

На стенах станции пестрели грозные приказы: "всем, всем, всем", которыми предписывалось каждого офицера, едущего к "изменнику Каледину", расстреливать прямо на месте без суда и следствия. Подступив к одному из арестованных, комендант станции, полупьяный здоровенный солдат с мордой идиота, из тех, что «с наганом в руке и с Лениным в башке», закричал, брызгая слюнями:

– Тебя я узнал, ты с….. капитан Петров, контрреволюционер и, наверное, едешь на Дон.

Он еще не успел докончить своей матерной фразы, как маленький щупленький и невзрачный на вид человек, к кому относились эти похабные слова, внезапно выхватил револьвер и на месте уложил дегенерата-коменданта, а также и двух ближайших красногвардейцев. Как на тренировке в тире! После чего храбрый герой сам пал под обрушившимися на него ударами.

Чрезвычайно показательно, что другие арестованные застыли, как окаменелые, не использовав ни удобного момента для бегства, ни употребив для своей защиты оружие, которое, как оказалось, у них так же было. Они покорно встали у стены и были тут же расстреляны рядом со станционной водокачкой. Вот и все кончено, теперь осталось только панихида по месту жительства.

Я же и мои товарищи спаслись буквально чудом. Вернее это чудо мне пришлось же тут же организовать. Так как наступила резкая оттепель, то я поспешил воспользоваться одной из своих предварительных заготовок. Суровый караул опухших от хронического пьянства красноармейцев приблизился к нашему вагону. Перегар от них был такой, что подожги – не хуже Змей-Горынычей они все огнеметом могли бы трудиться. В колючих взглядах солдат не читалось ничего хорошего для меня. В этом я был с ними солидарен и так же считал всех этих людей ярчайшими представителями сексуальных меньшинств.