Борьба незримая (Книга 2)

"Но почему же все-таки тоска по давным-давно похороненному где-то под Тихорецкой Жене настолько ощутимее, физически ощутимее во мне, чем даже тоска по папе и маме? Они как-то нереальны, а Женя - чересчур реален. Потому что я впервые увидел его в Вешенской... Странно, что на родных смотришь какими-то другими глазами, чем на чужих. Невидящими глазами. До тех пор, пока что-нибудь не случится. Я впервые увидел Женю в Вешенской. И я не так мечтаю о родителях потому, что никогда их не видел. Странно, безумно странно..."

От Невы, по которой еще плыли белые ладожские льдины, веяло холодом. Сережа, облокотившийся о парапет, почувствовал этот холод и поплотнее запахнул куртку.

"Промозгло... белая зима сменяется зеленой. Мертвый город, даже не от того, что сейчас в нем - революция, голод, кровь и грязь... Этот город изначально мертв. И в этом мертвом городе прошла какая-то очень важная часть Жениной жизни... Господи, какой ветер!"

- Женя, - неожиданно для себя негромко произнес Сережа и, произнеся, понял, что звучание этого имени неожиданно вызвало перед ним не лицо погибшего брата, а другое, красиво-холодное, бледное, очень юное лицо. И голос с безупречным московским произношением, со странным вызовом в интонации, снова резко ударил его неожиданной фразой:

"Слушай, Ржевский, зачем нам притворяться друг перед другом что мы люди?"

20. 1919 год. Февраль. Финляндия

- Мы же озверели с тоски. Но нельзя же так долго пить?

- Озверели. Чернецкой, если ты скажешь, что у тебя нет сейчас желания перегрызть кому-нибудь глотку, я все равно тебе не поверю.

- А нам не приходится выбирать. - Женя Чернецкой лежал в сапогах прямо на голубом покрывале широкой деревянной кровати и смотрел в потолок. - Если перестать пить, мы начнем сходить с ума, и ты это прекрасно знаешь, Ржевский.

- Но сколько можно торчать в этой паршивой дыре?! - Сережа, взъерошенный, непроспавшийся и небритый, порывисто вскочил и заходил по номеру. - Я хочу взорвать и эту гостиницу, и все окружающие елки вдобавок, и все эти респектабельно-кирпичные ровненькие скотные дворы! Вкус водки теперь всегда будет ассоциироваться у меня с видом заснеженных елей.

Толстоствольные могучие ели, картинно отяжелевшие под снегом, образовывали великолепно-красивый вид из окна находящегося на втором этаже гостиничного номера.

Картина на стене - натюрморт с фазанами и невероятным количеством посуды - почему-то криво повисла на своем гвозде. На старом паркетном полу, помимо брошенных как попало сапог, валялись какие-то деньги - рассыпанная мелочь и две или три смятых бумажки...

- Рай земной. - Чернецкой кивком головы показал на вид из окна. Дышите воздухом, г-н прапорщик.

- Премного благодарен, г-н подпоручик, оставьте Ваши очаровательные остроты при себе. Чернецкой, а ведь мы вот-вот с тобой стреляться начнем...

- Похоже на то. - Женя продолжал все так же неподвижно смотреть в потолок, но Сережа явственно услышал с трудом подавляемое его желание: не глядя протянуть руку к ночному столику, взять с него наган и не целясь пальнуть в люстру.

- Давай рассуждать логически: ну с чего мы бесимся? Подумаешь, застряли в этой финской дыре на неделю-другую...

- Нет, логика тут не поможет. Ясно, что беситься нам не с чего. И тем не менее...

- А тебе не кажется, что если придется проторчать здесь еще недельку, то мы рискуем скатиться с тоски до тех развлечений, коим предаются в ближайшем городишке все наши?

- Не кажется. Это идиотское чистоплюйство сильнее нас, как бы нам ни хотелось вырваться из-под его власти. Скажем ему спасибо, что оно хотя бы позволяет нам пить. Пока позволяет.

- Что ты имеешь в виду под этим "пока"?

- То, что мне иногда кажется, что настанет день, когда я пойму, что этого с меня довольно. Замутнение своего сознания, по сути, тоже изрядная грязь, но к которой пока - ну не знаю - чувствительности, что ли, нет. А когда почувствуешь, что это грязно, не поймешь, а именно почувствуешь, тут-то и будет все.

- Мне тоже это приходило в голову. Пожалуй, самый нелепый вид рабства - быть рабом своего чистоплюйства. Но покуда до трезвенности еще далеко и время идет к вечеру... - С этими словами Сережа, отыскавший наконец свою бритву, скрылся за массивной деревянной дверью ванной комнаты.

21

- Горячие каштаны? Подпоручик, одумайтесь, пока Вы молоды! При подобном образе мыслей Вы рискуете пойти по плохой дорожке. - Сережа обкусил кончик сигары и зашарил по карманам в поисках спичек.

- Согласен, что подобная оригинальность представляется сомнительной. - Женя потянулся к опустевшей наполовину бутылке. - Но я действительно хочу к коньяку горячих каштанов. Я очень хочу горячих каштанов к коньяку.

- До осени осталось каких-то семь-восемь месяцев. Но заменять горячие каштаны холодными орехами - одно заблуждение влечет за собой другое!

- А чем в таком случае прикажете закусывать мартель? поинтересовался Женя, сощелкивая на скатерть налипшую на пальцы темно-розовую шелуху земляных орехов. - Предупреждаю, г-н прапорщик, если Вы посоветуете лимоны, я потеряю к Вам остаток уважения.