Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Исследователь, живущий в переходные эпохи, существует в черно-белом мире, т.е. в мире противоположностей и контрастов, обостряющих зрение. Если рассматривать Современность как некую целостность, хроноисторическую сферу, то Маркс и его теория оказываются на пересечении шварцшильдовского радиуса эпохи. Входя в эпоху капитализма с характерной для него дифференциацией на экономическую, социальную и политическую сферы из эпохи, в строгом смысле слова, некапиталистической (в лучшем случае – предкапиталистической – наличие капитализма в качестве ведущего экономического уклада еще не делает капиталистической эпоху в целом), где это обособление наметилось лишь пунктиром, Маркс сумел сохранить адекватный этой некапиталистической (предкапиталистической) эпохе целостный взгляд на социальные явления, что и обусловило холизм и историзм его теории. Разумеется, этому в немалой степени способствовали немецкая социокультурная среда, гегелевская философия, а также сам факт отрицания Марксом буржуазной экономической теории – отрицания «частичной» теории на основе и посредством целостной. Но целостная теория (будущий «исторический материализм»), с одной стороны, уходила корнями в предкапиталистическое прошлое, с другой – развивалась на контрастном черно-белом фоне двух эпох, который позволил увидеть и преодолеть многое из буржуазной ограниченности в познании социальных явлений и в то же время – это следует признать – способствовал в дальнейшем восприятию многоцветной реальности на черно-белый манер. Позднее, в анализе экономической сути наступившей эпохи, т.е. как профессиональный экономист, Маркс во многом окажется неточен и слаб. Но в этом – обратная сторона его силы как социального мыслителя, на что, как мы видели, и обратил внимание Шумпетер. Маркс-теоретик оказывается намного сильнее в долгосрочной перспективе, чем в средне- и тем более краткосрочной.

Ныне, на пересечении еще одного шварцшильдовского радиуса в истории Капиталистической Системы, именно эти качества Маркса – как социального мыслителя и теоретика, именно целостный антикапиталистический (некапиталистический) по принципу конструкции характер теории Маркса становится удивительно созвучен новой эпохе: предкапиталистическое и посткапиталистическое, раннекапиталистическое и позднекапиталистическое сходятся; Маркс с его теорией оказывается нашим современником, перепрыгивая целую эпоху – ту, в которой он был важен как идеолог, в которую идеология марксизма была главной антисистемной идеологией.

На выходе из XX в., из Современности, из Капитализма (из христианской эры?) Маркс стал архива-жен, и из всех «идейно-политических» искусств для нас, похоже, важнейшим оказывается марксизм. Но не как идеология – век идеологии и идеологий прошел: vixerunt, а как социальная теория и научная программа. В этом смысле марксизм представляется намного более интересным и выигрышным по сравнению с либерализмом и консерватизмом. И не только потому, что марксистская традиция намного теоретичнее и интеллектуальнее (недаром в XX в. все крупные интеллектуалы были «левыми») двух других идеологических традиций. Не менее, а быть может и более важно то, что марксизм претендовал на статус научной идеологии, опирающейся на верное понимание исторических законов, исторической необходимости. Марксизм – идеология, но – научная. И это одно из главных, если не самое главное противоречие марксизма.

Наука и идеология суть принципиально разные сущности (подр. см. выше); попытавшись объединить их в некую целостность, которая позднее приобрела характер квазирелигии91 (в этом в очередной раз проявляется синтетически-перекрестный характер марксизма до такой степени, что порой кажется: помимо религии, науки и идеологии есть четвертая форма организации духа – марксизм), Маркс придал своей идеотеории (или теоридеологии) небывалую динамику и гибкость. Но этим же он зафиксировал и точку «кощеевой смерти» (или «ахиллесову пяту» – это на вкус) своего детища: марксизм как научная идеология должен соответствовать требованиям и регулятивам, предъявленным научной теории. И хотя А.А. Зиновьев прав, подчеркивая, что наука бессильна против идеологии, что идеология побивается фактами жизни, которые она объясняет, прячет или выпячивает, научная идеология (или идеология, претендующая на научность) попадает в сложную ситуацию, под огонь научной критики; она, таким образом, оказывается на изломе. С этой точки зрения, марксизм, по сравнению с другими идеологиями, оказывается наиболее податливым к деидеологизации на научной основе, к превращению в теорию. В марксизме легче, чем в других идеологиях, обособить научный элемент от идеологического и противопоставить последнему, направив против него, и, помножив этот последний «на ноль», объединить если нужно научный элемент с ценностными элементами других традиций Европейской цивилизации – спасибо синтетически-перекрестным качествам марксистской теории, о которых следует сказать несколько дополнительных слов.