Борьба за Дарданеллы

Примерно за пять дней до последней ночи стало общеизвестно, что плацдарм будет оставлен, и началось настоящее напряжение. Но все-таки возбуждение было наркотиком, и взял свое фатализм. Даже на таком узком фронте соотношение четыре дивизии против двадцати одной было чудовищно, но тут уже ничего не поделать. Они занимались обычными вещами, играли в футбол и старались не думать о нависшей над ними опасности, не заглядывая вперед дальше, чем на один день. Ночь за ночью уходили батальоны, и никто не интересовался очередностью отхода, просто ждали вызова, и это было так же абсурдно, как и в предбаннике у дантиста: «Вы следующий!» И еще один полк исчезал. Остальные, не считая себя счастливыми или несчастливыми, а просто будучи привязанными к установленной свыше очередности событий, оставались и ждали, как ждет последний пациент посреди неясных запахов карболки и смутных предчувствий в тишине опустевшей комнаты.

Бывали тревоги и несчастья. Начались сильные штормовые ветры, и пришлось заделывать бреши в дамбе в Седд-эль-Бар ящиками с мясными консервами и другими складскими припасами. Однажды, когда какой-то матрос зажег факел на лихтере, полном мулов, началась давка, и животные в море долго храпели и ржали. Другой ночью французский линкор «Сюффрен» столкнулся с крупным транспортом и отправил последний ко дну. На 7 января гарнизон уменьшился до 19 000 человек, и вот тут, в самый опасный для британцев момент, Лиман фон Сандерс нанес удар.

Он долго тянул с наступлением. Все было готово еще за сорок восемь часов, но Энвер выбрал этот момент, чтобы послать из Константинополя распоряжение направить девять галлиполийских дивизий во Фракию. Это стало последним жестом Энвера в кампании, и Лиман отреагировал в своей обычной манере: направил заявление с просьбой об отставке. И так же, как обычно, Энвер ее отклонил. Приказ был отменен, и чуть позже полудня 7 января турки пошли убивать. У них с собой были деревянные сходни, чтобы перебрасывать их через британские окопы, а специальные отряды несли горючие материалы, с помощью которых намеревались поджечь британские суда у берега. Это должен был быть завершающий удар.

Атака началась самой мощной за всю кампанию артиллерийской подготовкой, которая длилась полтора часа. На несколько минут наступило затишье, а потом все началось вновь. Солдаты в британских окопах ожидали неизбежного броска турецкой пехоты, который следует за артобстрелом. И в начале вечера турки пошли. Чтобы достичь британских траншей, турецким солдатам предстояло преодолеть сто метров открытой местности, и они выскакивали из своих окопов с знакомыми криками «Allah, Allah!» и «Voor, Voor!» — «Бей, Бей!». В ответном огне британцев, возможно, было что-то безнадежное. Атака была столь сконцентрирована, столь смертоносна и неотразима, что, когда прошло несколько минут, солдаты увидели то, что еще не доводилось наблюдать ранее, — турецкая пехота отказывалась идти в атаку! Офицеры кричали и били солдат, поднимая их и толкая вперед в открытое поле, где уже так много полегло. Но солдаты не двигались. К ночи все закончилось. Ни один вражеский солдат не ворвался в британские окопы.

Лиман признает, эта катастрофическая атака убедила его в том, что британцы вообще не собираются покидать мыс Хеллес, и в ту ночь и на следующий день им больше никто уже не досаждал.

Теперь осталось только 17 000 человек, а 8 января выдался еще один по-весеннему спокойный день. И вновь, как в Сувле и АНЗАК, были приготовлены для уничтожения огромные груды материалов и боеприпасов. Были уложены мины, а в окопах установлены винтовки для автоматической стрельбы. И опять рядами лежали мертвые мулы.

В ходе дня ветер сменился на юго-западный, и немного посвежело, но все еще было спокойно, когда на закате в последний раз к полуострову устремились длинные вереницы лодок и боевых кораблей. Люди шли к морю, преодолевая расстояние в три мили, от вокзала Клафэм, от Виноградника и Горошка, и из других знаменитых участков, которым скоро даже не найдется места на картах.

Впоследствии солдаты вспоминали с особенной четкостью, что в этот день наблюдалось удивительное чередование тишины и оглушительного грохота. В Седд-эль-Бар они прятались под углом разрушенного форта, ожидая своей очереди на посадку, и в полнейшей тишине своего внутреннего страха они не слышали ничего, кроме звуков шагов солдат, ушедших вперед: шлеп, шлеп, шлеп — стучат ботинки, пока они перебегают через понтоны к «Ривер-Клайду», где дожидаются лихтеры, чтобы принять их в свое чрево. А потом, через мгновение, все растворяется в разносящих все вдребезги взрывах вражеских снарядов, образующих воронки в море. А потом опять шлеп, шлеп, шлеп, когда партия солдат возобновляет свой бег. Видеть так близко спасительное убежище и в то же время знать, что в любую секунду можешь его лишиться, — это для всех было тяжелейшим испытанием и давило ожидающего солдата кошмаром одиночества.