Борьба за мир

В цеху, как всегда на заре, рабочие чувствовали себя вяловато: они с час перед зарей «переваливаются», это отрицательно сказывается на выполнении программы, и поэтому, по предложению Лукина, в это время в цехах появлялись Николай Кораблев, Альтман и сам Лукин. Но сегодня он в цех вошел без Альтмана и Лукина. И вид у него был необычайный, какой бывает у человека после крепкого сна, — задиристо-игривый. Ну да, так и есть. Вот он подошел к Степану Яковлевичу Петрову и, легонько пырнув его большим пальцем в бок, сказал:

— У вас ли я, Степан Яковлевич?

Тот недоуменно посмотрел на него, а главное, на его большой палец, и, невольно поддаваясь игривости, тоже сказал полусмеясь:

— А где же, Николай Степанович? Как раз у нас.

— Вспомнил, — Николай Кораблев вскинул глаза в потолок, — вспомнил, как мы с вами собирали этот цех. Стен не было, крыши тоже, только пол и фундамент, на улице метель свирепая, а мы оборудование тащим.

— Да ведь как?! Голыми руками. Гордимся этим: поработали! Только ведь то давно было.

— Давно? Год назад.

— Что это вы не о деле речь ведете, а о том, что было? — уже серьезно пробасил Степан Яковлевич и, расправив бородку (он ее снова отрастил по настоянию своей жены Насти), двумя пальцами потрогал огромный кадык. — И лицо у вас какое-то. Может, весточку от Татьяны Яковлевны получили?

— Нет. Нет. А еду к ней… Не к ней, а в Москву, и там, может быть…

— У-у-у, — перебил его Степан Яковлевич. — Пути счастливого желаю, да не один я, но и все мы: не каменные — видим горе ваше. Да и здоровьице свое маленько поправите. Доктор мне на днях говорил, что у вас какой-то преждевременный износ. «Товар, значит, плохой, раз преждевременный», — спорю я с ним. А он мне: «Возьми мокрые сапоги. Их просушить на огне можно, только постепенно, а повесь над костром — и потрескаются. Николай Степанович, слышь, — товар хорош, да от работы горит, как на костре». Поверил я… А вон и парторг наш идет.

На пороге цеха появился Лукин. Был он столь же худ, невзрачен, а сейчас, при тускнеющем электрическом свете, был еще сер, как малярик. Переступив порог, он окинул глазами рабочих и, увидев директора, быстрыми шагами направился к нему. Большие синие глаза у него горели. Николаю Кораблеву и Степану Яковлевичу показалось, что к ним приближается не человек, а только одни громадные, горящие глаза. И еще казалось, что человек с такими глазами сейчас начнет произносить страстные речи, но Лукин, подойдя, скупо сказал:

— Знаю, Николай Степанович. И рад.

Тот шепнул:

— Пойдемте по этому поводу «попьянствуем»…

— Вдвоем? Может, Альтмана и Ивана Ивановича прихватить?

— Нет, вдвоем.

2

По утоптанной крутой тропе они перевалили через гору, заросшую могучими соснами, елями, диким вишенником, и спустились на берег озера Челкан. Сюда они иногда вырывались вчетвером — Николай Кораблев, Иван Иванович Казаринов, Альтман и Лукин. Обычно они это делали после обхода цехов на заре, а придя сюда, разжигали костры, купались, балагурили час-другой; это условно и называлось у них «попьянствовать». В гору они поднимались, громко смеясь над шутками, анекдотами Альтмана, на что тот был горазд, и намеренно останавливались, оберегая Ивана Ивановича, у которого пошаливало сердце.

Сегодня Николай Кораблев и Лукин поднялись в гору и спустились к озеру молча, каждый думая освоем. Николай Кораблев думал о предстоящем отъезде, о том, по какому поводу вызывают его в Москву, справится ли без него с заводом Альтман, и под конец стал думать о Лукине. Лукина он любил за его деловитость, за скупость на слово, наконец, за то, что тот никогда не говорил в угоду, но Николай Кораблев знал, что у Лукин. а есть своеобразный недостаток — это чрезмерная уверенность в победе, ведущая к беспечности. Однажды он ему сказал: «Вера без дел мертва есть», но тот не обратил на это внимания. И вот теперь, уезжая в Москву, он решил поколебать такое в Лукине, то есть направить веру на дела, вытеснить беспечность тревогой. Сказать ему об этом прямо — взъерошится. Значит, надо как-то издалека, как-то умело. А это обязательно надо: Николай Кораблев прекрасно знал Альтмана, очень ценил его как человека талантливого, энергичного, предприимчивого, смелого в области технологии, но обладавшего большим недостатком — Альтман не верил в силу коллектива, все больше надеялся на себя. Значит, надо обоих заставить вести дела на заводе.

Подойдя к берегу, минуя черные остатки костров, они остановились около скамейки, на которую всегда складывали белье, и оба посмотрели на озеро.