Борьба за мир

— Старею, что ль? Когда мне такое говорят о народе, слезы меня прошибают. Верно, хороший народ у нас… и здесь и в тылу, — он вынул платок, вытер слезы и вдруг, став «домашним», звонко засмеялся.

На дорогу неожиданно выскочил крупный и жирный заяц. Чуть посидел и, как бы чем-то забавляясь, побежал вперед, вихляясь и крутясь.

— Он! Он! — закричал Галушко. — Товарищ генерал, он, оторвите мою голову!

— Экий! Экий! Спать бы ему пора. Видно, кто-то его спугнул. Он, он, Микитка! — радостно хохоча, подтвердил Анатолий Васильевич.

Заяц, прижав уши, припустился по дороге, затем сделал скачок и шарахнулся вправо.

Вправо столбик с надписью «Луна».

Выйдя из машины, Анатолий Васильевич, Макар Петрович, Галушко, а за ними и Николай Кораблев по еле заметной тропе направились в лес, пересекли порубку, усеянную поленницами, и уже стали спускаться в овражек, как почти из-под ног вырвался все тот же заяц. Отскочив метров на пятнадцать — двадцать, он присел у пня и забавно стал лапками чистить рыльце. Макар Петрович выхватил пистолет, нацелился.

— Эй! Эй! — крикнул Анатолий Васильевич. — Этого зайца артиллеристы вспоили, вскормили, а ты — бац. Тоже, охотничек нашелся.

Макар Петрович, смущенный, спрятал пистолет, сказал:

— А я хотел было разрядить.

— Разрядить? Они тебе, артиллеристы, разрядят, — и Анатолий Васильевич еще быстрее пошел по тропе.

За оврагом их встретили Троекратов и Тощев. Тощев по всем правилам отрапортовал перед командармом. Тот выслушал и сказал:

— Ну, генерал, показывайте, что у вас тут.

Вскоре они очутились в кустарнике сочных, молодых лип. Липы цвели. На цветах гудели пчелы. Старательные, энергичные, они копошились в лепестках и вдруг, оторвавшись, отяжелевшие, отлетали, а на их место садились все новые и новые. И вот здесь, среди цветущих лип, укрывались пушки. Были тут всякие — с короткими, будто отрезанными стволами, с длинными, словно хоботы. Среди замаскированных пушек виднелись минометы, пулеметные гнезда. Тощев, приведя сюда «гостей», весь засиял и даже перестал щелкать хлыстом по туго натянутому голенищу, а Анатолий Васильевич шагал от пушки к пушке, осматривая их внимательно проверяющим взглядом. Иногда он хмурился, как бы найдя какую-то неполадку, что-то рассматривал, прикидывал, но, успокоившись, шагал дальше — высокий и плечистый. Пройдя ряды пушек, он неожиданно остановился на окрайке липняка, посмотрел на дорогу, потом на маленькую противотанковую пушку, стоящую в укрытии.

— А ведь это моя знакомая, — заговорил он, сначала не обращая внимания на трех артиллеристов, которые вытянулись перед ним. — Ух, узнаю, узнаю. Сколько она немцев поколотила! А танков — не счесть числа, — и, повернувшись к артиллеристам, сказал: — Вольно, вольно, ребята, — и тут же, как мужичок, по-волжски окая: — Одолем или не одолем фашистов? A-а? Как думаете?

Артиллеристы, глядя на командарма, сдерживая улыбки, наперебой заговорили:

— Одолеем, товарищ командарм!

— Приказ скорее давайте!

— Долго стоим!

— Немцы уже перинами обзавелись!

— Вот и полетит из них пух, — подхватил Анатолий Васильевич и покосил глаза на Троекратова. — А полковник Троекратов у вас бывал?

— Бывал. Бывал, — ответили ему.

— О душе спрашивал? Как она у вас — душа-то?

— На месте, товарищ командарм, — уже смеясь, прокричали ему в ответ.

— Артиллерия — бог войны, а вы, значит, херувимы? Ну, вот ты — херувим: видишь, руки-то у тебя какие, как лапы у волкодава.

Среди артиллеристов поднялся несусветный хохот. Хохотали все, в том числе генерал Тощев, а один из артиллеристов, маленький, будто мальчик, согнувшись и держась руками за живот, выкрикивал:

— У его… у его, товарищ командарм, руки такие, как у Вакулы-кузнеца.

Обладатель сильных рук, сжав кулаки и тоже смеясь, обращаясь к Анатолию Васильевичу, пробасил:

— Херувимы, товарищ командарм: башку с фашиста — святое дело.

А Анатолий Васильевич серьезно проговорил:

— Гитлер хвастается каким-то новым видом оружия. Так что вы посматривайте и соображайте. Надежда на вас, — даже с какой-то угрозой произнес он. — Пушек у нас много, снарядов много, артиллеристы — вон какие молодцы, — и тут же, смеясь, спросил: — Как у вас заяц-то живет?

— Микитка-то? У-у-у! Живет! Такого стрекача по утрам задает, только держись, — ответил все тот же маленький артиллерист.

— Вы бы хоть ленту ему на шею привязали, а то ведь подстрелит кто-нибудь. Найдутся такие охотнички. Ну, до свиданья, товарищи, — и Анатолий Васильевич пошел было в сторону.

Артиллеристы застыли на месте, провожая командарма восхищенными взглядами, и кто-то из них произнес:

— Ух! За такого умереть не жалко.

Анатолий Васильевич быстро повернулся, шагнул к артиллеристам:

— Кто это умирать собирается? Ага. Ты! — обратился он к маленькому артиллеристу. — Не-ет! Это не надо — умирать… Ты бей фашистов!

— Так и думаю, товарищ командарм. Умереть — так уж с треском, — ответил тот.

Анатолий Васильевич наклонился к Николаю Кораблеву и, кивая на пушки, прошептал:

— Это вам не ножички.

7

Троекратов, испросив разрешение у командарма, остался у артиллеристов. Подойдя к машинам, Анатолий Васильевич сказал: