Борьба за мир

— Все жду. Иногда, знаете ли, просыпаюсь ночью и слышу, как она говорит: «Ага, спят. Где-то он тут?» Вскакиваю, бегу на крыльцо и вижу только ночь. Вы меня, пожалуйста, об этом не спрашивайте: уж очень тоскливо… Вы лучше вот… — И Николай Кораблев показал рукой на проезд.

Центральный проезд, как и боковые улицы завода, усаженные тополями, загудронированные, колыхался в море огней. Николай Кораблев подошел к одному чугунно-черному, с витиеватыми нарезами фонарному столбу и похлопал его ладошкой.

— Предлагали всякое на столбы — сосну, лиственницу, а мы выхлопотали, чтобы нам прислали их из Москвы. Эти когда-то стояли на Тверской. Красивые были. А потом на Тверской появились гиганты-дома, сама улица расширилась раза в три, и столбы эти стали смешны. А у нас они украшают: они приближают нас к Москве и к нашему чудесному моторному заводу. Ах, какие липы мы там рассадили! И вы, Иван Иванович, вполне понимаете, что, строя коттеджи для рабочих, вы тоже приближаете рабочих к Москве.

Иван Иванович насупился.

— Нет, сюда надо переселить по крайней мере миллионов пятнадцать, вот тогда Урал скажет свое настоящее, веское слово. И, наоборот, я хочу сделать так, чтобы люди не стремились в Москву.

— Вы меня не так поняли: ведь чтобы люди не стремились в Москву, надо создать такие же условия и здесь: квартиры, школы, клубы, детские дома, площадки, театр, хорошие тротуары, дороги.

Они прошлись по центральному проезду, свернули влево. Тут строился новый главный сборочный цех: завод расширялся, чтобы из моторного превратиться в автомобильный. Около строящегося цеха не видно было ни лишней доски, ни лишнего кирпича, а дорожки были посыпаны желтым, золотистым песком.

— Не отступаете… от песочка, — проговорил Николай Кораблев.

— Нет. Это моя привычка, как утром умываться.

И вдруг все это — ритмическое дыхание завода, запахи гор, красивое, углубленное морем электрического огня небо, золотистый песочек, — вдруг все это куда-то рухнуло: они вошли в термический цех, и их обдало гарью, гулом, грохотом, скрежетом железа, визгом стальных прутьев. Из огромных печей рвалось бушующее пламя. Около печей мельтешили люди — грязные, изможденные, высушенные обильным потом и сквозняками.

— Ад! — сказал Иван Иванович. — И так ведь во всем мире, в любом термическом цеху.

— Адские условия мы и хотим уничтожить, — загораясь, проговорил Николай Кораблев.

— Звезды с неба собираетесь хватать, — осадил его Иван Иванович.

— А вы слышали про теорию — обработка металла током высокой частоты.

— Хлеб собираетесь заменить пилюльками. Баловство! — неожиданно грубо проговорил Иван Иванович. — И Альтмана, поди-ка, втянули в это дело?

— Альтман сейчас почти директор завода… Я ему передал все производство, а сам занимаюсь вопросами рационализации и вот этим — термическим цехом, — смягчил Николай Кораблев, не сказав «обработкой металла токами высокой частоты», готовя Ивану Ивановичу «сюрприз». — Вы видите, это вот идет кулачковый валик. На его закалку, в общем, тратится шестьдесят шесть часов. Это вот коленчатый вал. На него тратится еще больше. А это вот шестеренка — самая мучительная деталь в термическом цеху: почти каждый зубчик надо закаливать по-иному.

— Вижу. И буду еще видеть до гробовой доски.

— А разве вы хотите через несколько минут покончить самоубийством?

— То есть как это?

— Идите сюда, — Николай Кораблев в порыве даже бесцеремонно дернул Ивана Ивановича за рукав и сам первый шагнул в дверь за стеклянную перегородку.

Тут все было чисто: брусчатые натертые полы, свежий, насыщенный запахами гор воздух, аккуратно расставленные колонки за светлым стеклом, и все это было залито голубоватым электрическим светом.

Где-то в старом цеху, в дыму и копоти, промелькнул инженер Лалыкин, такой же чумазый, как и все рабочие. Николай Кораблев через полуоткрытую дверь позвал его. Но тот виновато махнул рукой и скрылся.

— Даже не входит сюда в грязном костюме, — похвастался Николай Кораблев.

— Костюм-то легко поменять, а вот поменять дело — трудно… и невозможно. Невозможно. И я уверен, зря тратите время. — Иван Иванович недоверчиво подошел к одной колонке, у которой стояла девушка, и поцарапал колонку ногтем, что у него всегда являлось признаком большого недоверия. — Штучки, Николай Степанович. И вам этими штучками грех заниматься, а теперь — особенно.

Девушка нажала кнопку. В колонке вспыхнул свет, хлынули потоки воды. Два кулачковых валика стали подниматься все выше и выше, раскаляясь пояском и тут же охлаждаясь потоком жидкости.

Иван Иванович посмотрел на часы, на девушку и снова остановил взгляд на кулачковых валиках. В эту минуту подошел уже переодетый в синий комбинезон инженер Лалыкин.

— Хорошо, Николай Степанович. Освоили не только коленчатый вал, но еще шестнадцать деталей, — мягко улыбаясь, прошептал он.

Николай Кораблев показал глазами на Ивана Ивановича.

— Не осрамитесь перед ним — строгий и знающий судья.

Лалыкин уверенно сказал:

— И строгий судья признает победу.