Борьба за мир

А ведь это моя знакомая, — заговорил он, сначала не обращая внимания на трех артиллеристов, которые вытянулись перед ним. — Ух, узнаю, узнаю. Сколько она немцев поколотила! А танков — не счесть числа, — и, повернувшись к артиллеристам, сказал: — Вольно, вольно, ребята, — и тут же, как мужичок, по-волжски окая: — Одолем или не одолем фашистов? A-а? Как думаете?

Артиллеристы, глядя на командарма, сдерживая улыбки, наперебой заговорили:

Одолеем, товарищ командарм!

Приказ скорее давайте!

Долго стоим!

Немцы уже перинами обзавелись!

Вот и полетит из них пух, — подхватил Анатолий Васильевич и покосил глаза на Троекратова. — А полковник Троекратов у вас бывал?

Бывал. Бывал, — ответили ему.

О душе спрашивал? Как она у вас — душа-то?

На месте, товарищ командарм, — уже смеясь, прокричали ему в ответ.

Артиллерия — бог войны, а вы, значит, херувимы? Ну, вот ты — херувим: видишь, руки-то у тебя какие, как лапы у волкодава.

Среди артиллеристов поднялся несусветный хохот. Хохотали все, в том числе генерал Тощев, а один из артиллеристов, маленький, будто мальчик, согнувшись и держась руками за живот, выкрикивал:

У его… у его, товарищ командарм, руки такие, как у Вакулы-кузнеца.

Обладатель сильных рук, сжав кулаки и тоже смеясь, обращаясь к Анатолию Васильевичу, пробасил:

Херувимы, товарищ командарм: башку с фашиста — святое дело.

А Анатолий Васильевич серьезно проговорил:

Гитлер хвастается каким-то новым видом оружия. Так что вы посматривайте и соображайте. Надежда на вас, — даже с какой-то угрозой произнес он. — Пушек у нас много, снарядов много, артиллеристы — вон какие молодцы, — и тут же, смеясь, спросил: — Как у вас заяц-то живет?

Микитка-то? У-у-у! Живет! Такого стрекача по утрам задает, только держись, — ответил все тот же маленький артиллерист.

Вы бы хоть ленту ему на шею привязали, а то ведь подстрелит кто-нибудь. Найдутся такие охотнички. Ну, до свиданья, товарищи, — и Анатолий Васильевич пошел было в сторону.

Артиллеристы застыли на месте, провожая командарма восхищенными взглядами, и кто-то из них произнес:

Ух! За такого умереть не жалко.

Анатолий Васильевич быстро повернулся, шагнул к артиллеристам:

Кто это умирать собирается? Ага. Ты! — обратился он к маленькому артиллеристу. — Не-ет! Это не надо — умирать… Ты бей фашистов!

Так и думаю, товарищ командарм. Умереть — так уж с треском, — ответил тот.

Анатолий Васильевич наклонился к Николаю Кораблеву и, кивая на пушки, прошептал:

Это вам не ножички.

7

Троекратов, испросив разрешение у командарма, остался у артиллеристов. Подойдя к машинам, Анатолий Васильевич сказал:

На трех машинах туда — много. Генерал Тощев, вы свою машину отпустите, садитесь в мою, а Макар Петрович один в своей: ему думать надо, — а когда машина тронулась, он повернулся к Николаю Кораблеву, произнес: — Хороши у нас артиллеристы: насмерть будут стоять.

Минут через сорок — пятьдесят они, оставя машины, спустились в овраг и вскоре очутились на опушке леса.

Впереди открылась луговинная долина, разрезанная извилистой речушкой. Галушко, почему-то посмотрев во все стороны, легонько свистнул. Макар Петрович сразу ожил, как ожил и Тощев, к чему-то готовясь, а Анатолий Васильевич раздраженно крикнул, грозя Галушко суковатой палкой:

Я вот тебе посвищу. Ишь привычку какую взял: что мы тебе, разбойники или собаки? Ты еще попробуй кинуться на меня. Я тебе тогда кинусь.

Слушаю-с, товарищ командарм, — ответил Галушко, еле заметно улыбаясь.

И улыбочку эту брось! — еще раздраженней выкрикнул Анатолий Васильевич. — Ишь! Нянька какая, — обращаясь к Николаю Кораблеву, показал вдаль, за реку: — Видите, вон там, за рекой, бугорок? Вон! Вон! Это и есть знаменитая конюшня имени Макара Петровича Ивочкина. Видите? Галушко! Чего рот разинул? Дай Николаю Степановичу бинокль.

Николай Кораблев долго водил биноклем, отыскивая конюшню. Он водил бинокль и вправо и влево, смотрел на тот берег и видел только одно: огромная луговинная долина изрезана извилистой речушкой; вправо озерки, болота, заросшие высоким и густым камышом; на противоположном берегу в два-три ряда тянется колючая проволока, виднеются какие-то бугорки, похожие на могильники, окопы — длинные, извилистые. А где же конюшня?

«Фу, черт! — обозлился сам на себя Николай Кораблев. — Не вижу. И их задерживаю», — и, виновато улыбаясь, протянул бинокль Галушко.

Не вижу.

Галушко, почему-то укоризненно посмотрев на него, резко вырвал бинокль и шагнул к лесу, как бы зовя за собой всех, а Анатолий Васильевич произнес:

Не видишь? Вот такая она и есть, конюшня. Невидимая. Ее уже давно нет, конюшни… пустырь остался, как и от многих сел, городов. Страшная война: рушит все.

Вдруг над ними пронеслось что-то яркое, фиолетовое. Это была трассирующая пуля, которую в полете видел Николай Кораблев впервые. Казалось, она несется не по прямой, а как-то ныряет — зигзагообразно и очень красиво.

А-а-а. Собаки. Заметили. Сейчас начнут кидаться, — проговорил Анатолий Васильевич и вдруг, сбитый с ног Галушко, упал на землю.