Борьба за мир

Вначале все ожидали, что увидят мужчин и женщин, вооруженных винтовками, автоматами, вилами, топорами и косами, а тут тянулась длинная вереница мужчин, женщин, ребятишек, с козами, коровами, узлами… Они выплывали из лесу, как поток черной нефти. А когда голова потока приблизилась к поселку, то вся посерела: одежонка, особенно на ребятишках, женщинах, пестрая, рваная, в заплатах, а на партизанах разноцветная: немецкая военная, польская, русская. Иные партизаны, вскинув винтовки на плечо, шли рядом с коровой или козой, другие несли узелки… И все это двигалось медленно, осторожно… И вдруг, поравнявшись с бойцами, вся «голова» взорвалась криками, и бойцы, в том числе и Николай Кораблев, оказались среди этой пестрой толпы; им жали руки мужчины и женщины, ребятишки забирались им на плечи… Плакали женщины, приговаривая:

Родные наши!.. Пришли вы — и мы дышать стали!..

Наконец Николаю Кораблеву удалось выбиться из толпы. Он отбежал в сторонку и отсюда стал смотреть на партизан. Они шли, по очереди обнимая, целуя бойцов, заливая слезами уже потертые гимнастерки. Николай Кораблев смотрел на этот поток изможденных людей и не замечал, как у него самого лились слезы.

«А нет ли ее здесь, Татьяны?» — вдруг пронзила его мысль, и он стал искать ее. Он всматривался в каждую женщину и не видел тех глаз, которые он узнал бы среди тысячи. А люди все шли, шли, шли… Вон в толпе показалась лошадка, а рядом с ней семенит жеребенок. Он путается ножками, встряхивая еще совсем молоденькой гривкой, и все тянется под брюхо матери.

На лошади сидит паренек в рваных штанишках и героем посматривает на своих друзей, таких же пареньков, шагающих за лошадью. Старик партизан, поравнявшись с Николаем Кораблевым, многозначительно подмигнул, показывая на ребятишек.

Мужики наши: по очереди едут… Коня любят. А тут еще новый позавчера явился. Так они все около него. Вот какие они у нас!

И люди шли, шли, шли… Они шли из лесов, освобожденные советскими частями, шли на свои родные места, еще не зная, что по пути почти все деревеньки, села выжжены, стерты с лица земли…

5

Николай Кораблев вернулся в хату вместе с Егором Ивановичем, когда уже рассвело. Не раздеваясь, лег на дубовую скамейку и с тоской подумал: «А Михеев опять за мной не пришлет… Неужели снова тут целый день торчать?» — И он затосковал, не зная, куда себя деть. Затем поднялся и хотел было покинуть хату, чтобы направиться следом за партизанами: «Пойду расспрошу их. Может, видали Татьяну… Может быть… Ведь надо же искать ее! Осталось мне тут несколько дней», — и обратился к Егору Ивановичу:

А где они скрывались, партизаны?

Да недалеко отсюда Брянщина начинается. Леса. Вот там, в лесах. Наши ворота к ним прорубили, они и хлынули в эти ворота.

А как вы думаете, село Ливни далеко от нас?

Ливни? Не знаю. Впрочем, стой-ка, тут ко мне дружок заявился. С ним мы сегодня малость и клюнули. За Орлом где-то его деревенька, — он куда-то сбегал и вскоре привел в хату Ермолая, крича с порога: — Из ее он, из самой этой Ливни!

Ермолай! — обрадованно произнес Николай Кораблев. — Как это вы сюда-то? А баня?

Ермолай с сожалением ответил:

Саша Плугов в измену ударился: «Слышь, треплешься ты много в бане, во все дела нос суешь, потом разбалтываешь. Трепач!» Так вот и огорошил! — закончил Ермолай.

Ты откуда будешь? За Орлом ведь где-то родня-то твоя? Об этом речь, а ты пошел биографию писать, — оборвал его Егор Иванович.

Из Ливни, — ответил Ермолай.

Николай Кораблев подскочил с лавки.

Нет, правда, из Ливни? А далеко она от Орла?

Нет. Вот как Орел-то возьмем, я и поковыляю прямо в Ливни. Я ведь под чистую отпущен.

Так мы с вами… с вами вместе пойдем… в Ливни… Обязательно!

Непременно! — сказал Ермолай, весь почему-то покраснев; он чуточку подождал, а потом, как это часто бывает в мужском обществе, откровенно сказал: — Сразу за бабу, то исть за свое возьмусь. Стосковался за два года-то.

Произнес он это откровенно, краснея, и потому Николаю Кораблеву показалось не грубо. Да он и сам чувствовал в себе ту же тоску. И еще Егор Иванович, хорошо смеясь, добавил:

Мне вот уж пятьдесят, а природа зовет, ничего ты с ней не поделаешь. Конечно, как вернусь, так и скажу… Жена-то малость помоложе меня, на восемь годков. Скажу: «Давай закладывай: Расею надо пополнять».

б

В комнату сначала вошел, как бы расчищая дорогу, адъютант, а за ним и Троекратов.

«Вот некстати-то!» — раздраженно подумал Николай Кораблев, отходя и садясь в темном углу.

Троекратов тоже сел. За время боев с него слетел всякий лоск и блеск. До этого он обычно ежедневно менял беленький воротничок гимнастерки, сейчас воротничок из беленького превратился в серенький, а сама гимнастерка была помята: видимо, он где-то спал, не раздеваясь. И лицо помято, даже в каких-то синих прожилках.

Сев на лавку, он вяло спросил:

Где полковник?

На работе наш полковник, в бою, — с некоторой развязностью ответил Егор Иванович. — Где же ему еще быть?