Борьба за мир

Вот что по нраву пришлось — древняя дыба, — с остервенением проговорил Плугов и, повернувшись к Михееву, крикнул: — А ты представь-ка себе, каких чудесных людей он мучил! Представь… представь, ты попал бы к нему! Ну, представь, ты попал к крокодилу, и крокодил допрашивал тебя! У-ух!.. Нет, хотя Анатолий Васильевич и против, но я завел бы для них такое, что небо бы треснуло. Я вытащил бы все древние способы пытки… — И Саша, переламывая себя, улыбаясь, снова не то шутя, не то серьезно проговорил: — Видишь ли, инфузория какая. Мы люди коммунистической морали, ну, стало быть, и допрашивать должны как следует: не бить, не мучить жертву, а допрашивать. Допрашивай вот его, такого крокодила. Да ему слова, что ласковый ветерок. Год его так допрашивай, он только поправляться будет, как на курорте.

Следующая комната — кабинет. Он роскошно обставлен, хотя и не в стиле: стол из красного дерева, стулья карельской березы, диван черного дуба. За кабинетом — спальня. Широкая кровать, шкаф. В шкафу вина, бокалы, рюмки всех видов. И еще странное: на окне груда бюстгальтеров. Все они разные и поношенные.

Трофеи, — проговорил Саша Плугов. — Затаскивал сюда женщину или девушку, насиловал и забирал вот это — трофею. Черт-те что! — и повернулся к Михееву: — Нагляделся, генерал? Зла в тебе стало боль ше? Ну, тогда садись за стол и пиши приказ как комендант города Орла. — Затем тише добавил: — Ребятам своим скажи… Как найдут в городе фашиста — а они тут остались, самые заядлые, — так не жалей гадов!.. За поругание наших женщин и девушек!.. — и быстрым шагом вышел из комнаты.

Михеев сел за стол, достал бумагу, ручку и начал писать: «Я, генерал Михеев, комендант города Орла, приказываю…»

В комнату, неся «кухонную ценность», вошел Егор Иванович. Осмотревшись, сказал:

Вот это блиндаж! — а глянув в окно, закричал, не обращая внимания на Михеева: — Николай Степанович, дружок-то наш, Ермолай!..

На улице перед домом стоял Ермолай. Повернувшись на деревянной ноге, как-то весь скосившись, он посмотрел в окно дома, а увидев Егора Ивановича, помахал ему рукой и куда-то направился.

4

Ермолай, — позвал Николай Кораблев, выбежав из дому вместе с Сиволобовым. — Куда это вы?

Тот остановился и, как бы очнувшись, сказал:

Да ведь домой. Тут теперь рукой подать: по дороге тридцать, а лесами — и того меньше. Сказывали мне, немцы далеко улягали.

А я? А меня?

Что ж, дойдешь — пойдем. Я с генералом-то еще вечером распростился: не терпится. А как же? Домой! Слово-то какое хорошее: «Домой!»

Николай Кораблев также почувствовал это слово — «домой»! Он раскинул руки, обнял Сиволобова, затем поцеловал и сказал:

Что ж, друг мой, расстаемся] Возможно, где-нибудь увидимся. Я в Ливнях разыщу своих и тоже домой, на Урал.

Сиволобов задумался. Почесал затылок, посмотрел в окно комендантского дома и вдруг решительно заявил:

И я с вами! Хотя и не к себе, но домой. Наша дивизия, видно, тут дня три-четыре пробудет: отдохнет, пополнят ее, и потом уж в поход. К тому и вернусь. Только за разрешением к генералу сбегаю, — он важно поправил на себе автомат, прибрался и зашагал в дом. Вскоре выскочил оттуда раскрасневшийся и, по-женски всплескивая руками, приседая, начал выкрикивать:

Батюшки! Герой… Союза… Маминьки! Я Герой, Петр Макарович Сиволобов! Генерал сказал, — и, став серьезным, подходя ближе к Николаю Кораблеву и глядя задумчивыми и умными глазами куда-то в сторону, добавил: — Что же, это, выходит, и звездочку мне дадут?

— Дадут! И орден Ленина! — ответил Николай Кораблев и, в свою очередь, спросил: — А за что тебе награда? За вчерашний бой с танками?

Да. Быстрота какая! Сорок человек… Большинство посмертно наградили. Что ж, спасибо ему!

Кому?

Сталину: и мой труд отметил. Вишь, мимо него ничего не проходит. Ну… айдате! Дано мне отпуску два дня. Шагай вперед, Ермолай Ермолаевич, а мы за тобой, как гуси!

Тот шагнул, поскрипывая железным наконечником деревянной ноги. За ним тронулись Сиволобов и Николай Кораблев.

Певунья какая она у меня! — глядя на свою деревянную ногу, полушутя сказал Ермолай, притопнув.

Русский человек и в гробу смеяться будет: ногу оторвало — деревянную пристроил и. смеется, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Сиволобов и тут же шутя, но изумительно просто и совсем непохабно: — А как же ты с бабой-то будешь? Ногу-деревяшку под кровать?

Э-э-э-э! С Грушей-то? Сама отстегнет. Вот погодите, она нас такими блинами угостит! А красавица какая! Говорит, как жаворонок поет. Ну, давайте переводите дух свой на третью скорость. Я думаю, за три часа мы отмахнем.

Город уже был заполнен бойцами: пехотинцами, танкистами, летчиками. Люди разгуливали, как по базару, с любопытством и страхом рассматривая почти уничтоженные здания, а иные стояли, наблюдая за тем, что происходило в развалинах угольного дома на площади.

Несколько красноармейцев, укрываясь за глыбами, стреляли по этим развалинам. Пули шлепались, отлетали, рикошеча. И вот оттуда, из угольного дома, показалось дуло пулемета. Тогда все бойцы, находившиеся на площади, что-то закричали, убегая и прячась, а Сиволобов сказал: