Борьба за преобладание

- Ни во веки веков.

И затем опять планировали назначения способных и "готовых" людей, и тут опять волею-неволею первую номинацию получал Андрей Николаевич, как "обер-прокурор по праву и по преимуществу".

Такое "общее мнение", вероятно, сбило его с толку и побудило к энергическому и смелому движению, чтобы убедить императора Николая поскорее поспешить сменою Нечаева и назначением человека, всеми почитаемого необходимым для благоустройства церкви.

Зная неприступный нрав царя, с этим надо было идти очень бережно, и вот подводится тонкая механика, которую, однако, прозрели люди, привычные к интриге, и вложили свои открытия "во ушеса дам", а те, как broderies, {вышивки (франц.)} вывязали всё по своему узору.

Секретарь Исмайлов, во все эти любопытнейшие моменты огромнейшей из ошибок высшего церковного учреждения в России, продолжал смотреть на всё из своего синодального окошка, откуда, как выше сказано, даже человек, стоявший много выше секретаря, затруднялся понять: "чему сие соответствует?"

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

"Так как отсутствие обер-прокурора (Нечаева) было довольно продолжительно, то чиновник за обер-прокурорским столом (Муравьёв) успел уговорить первенствующего члена в синоде (митрополита петербургского Серафима Глаголевского) войти с докладом к государю о перемене обер-прокурора".

Чтобы оценить этот поступок Муравьёва со стороны его дальнозоркости и трудности, надо знать, во-первых, что в это время московского митрополита Филарета Дроздова в Петербурге не было, а во-вторых, что "первенствующий член, старший митрополит в России и синоде" (Серафим) был человек "осторожный до трусости".

Будь в это время в Петербурге Филарет Дроздов, Муравьёву едва ли бы удалось подбить Серафима на крайне опрометчивое предприятие - просить государя о смене Нечаева и... о назначении на его место "танцора", графа Протасова. Почти невозможно сомневаться, что Филарет ни под каким видом не стал бы на стороне этого рискованного дела. Хотя смещение Нечаева и могло быть угодно Филарету, который не забывал обид и, конечно, помнил, как Нечаев сначала оклеветал его через жандармов, а потом подвёл хитростью в немилость у государя, но что касается просьбы о назначении совершенно неподходящего к синодским делам гусара, то весьма трудно допустить, чтобы Филарет на это согласился. Всерьёз такая просьба всеконечно была бы противна уму и чувствам Филарета, а шутить было не в его нраве, да и какая шутка уместна в подобном случае. Оставалось одно - волей-неволей подумать: нет ли какого затаённого плана у того, кто заводит такую неподходящую механику? Ухищрение это, как уверяли, и как легко верится, состояло в том, что просьба о назначении Протасова непременно должна была показаться государю неподходящею, ибо думали, что государь и сам был невысокого мнения о способностях этого человека. Он позволял графу делать карьеру отличавшими его светскими талантами, которые находили Протасову благорасположение влиятельных дам, но на должность обер-прокурора его ни за что не назначит. Это и в самом деле казалось статочным.

У верховода же описываемой синодальной интриги против обер-прокурора Нечаева находили естественным предполагать такой план, что если только государь согласится сменить Нечаева, то просьбу о назначении Протасова он непременно отвергнет, и тогда "готовый обер-прокурор" явится у него на виду и дело будет сделано как надо.

По всем вероятиям, Андрею Николаевичу казалось, что государь сам о нем вздумает, а если он пожелает спросить мнения у митрополитов, то и тут для Муравьёва риску не предвиделось, потому что иерархи, конечно, укажут на него, как на человека им преданного, который с ними давно "тайно сносился", "сам для них писал", и если желал обер-прокурорской должности, то с тем, чтобы её, так сказать, "упразднить" и предоставить членам синода полную свободу действий. Выбор иерархов и действительно, казалось, не мог пасть ни на кого, кроме этого "фамильного и благочестивого мужа".

Но что человек предполагает, то бог часто располагает по-своему.

Так случилось и тут, несмотря на удивительную тонкость подхода, - может быть, несколько даже перетоненную.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

После "тайных сношений" с митрополитом Серафимом, которые не могли быть лёгкими, ибо "первенствующий член, старший митрополит в России" был "осторожный до трусости", Муравьёв возобладал над выступающею чертою характера владыки. Он убедил робкого митрополита ехать к государю. Полагали, что в этом Муравьёву много помогла мастерская, по некоторым суждениям, редакция протокола и доклада, составленных и переписанных самим Муравьёвым "без помощи канцелярии и без ведома исправлявшего должность обер-прокурорскую" (т. е. без ведома Протасова).

Последнее, может быть, происходило и не совсем так. Трудно представить, чтобы всё это могло устроиться в совершенной тайности от Протасова, да и была ли в том какая надобность? Дело ведь велось в его пользу... Но чистосердечный секретарь верит, что Протасов ничего не знал.