Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии

Ясно, что в 1870-х и 1880-х гг. русская торговля не представляла опасности для коммерческого положения Британии в Персии. Но когда речь шла о реке Карун, важным аргументом считалось выравнивание конкурентных позиций Британии и России. Посланник ее величества в Тегеране Рональд Томсон беспокоился, что приобретение Батуми позволит России заманить на Кавказ европейский торговый транзит. В июле 1879 г. он написал Солсбери: «Положение русской торговли в Персии очень благоприятно. В последние годы паровая навигация была хорошо развита на Волге и Каспии, и Россия может теперь доставлять свои товары по северному побережью Персии по очень низким ценам в Энзели, что на расстоянии 100 миль от Казвина и 200 миль от Тегерана».

Закаспийские железные дороги не повысили конкурентоспособность России в Персии. Напротив, они способствовали вторжению в Северную Персию немецких и австрийских товаров, перевезенных по Черному морю в Батуми и отсюда через Кавказ к Тебризу. Торговый транзит приносил России от 800 тысяч до 900 тысяч рублей ежегодно еще до присоединения Батуми и строительства железной дороги от Тифлиса до Черного моря.

Доход из этого источника быстро возрастал, но русская миссия в Тегеране была недовольна увеличением уровня европейской торговли в Персии. В 1883 г. И.А. Зиновьев, ставший директором азиатского департамента Министерства иностранных дел, представил своему начальству доклад об этой коммерческой ситуации, убеждая наложить ограничения на европейские транзитные товары, идущие в Персию, чтобы отвоевать север для русской коммерции.

Александр III принял предложение Зиновьева, и был установлен обременительный тариф. В том, что царь и его дипломаты имели политические мотивы, не может быть сомнения. Завоевание севера персидского рынка рассматривалось из Санкт-Петербурга как часть большой задачи по установлению русской гегемонии на Ближнем Востоке. Один из наблюдателей тогда писал: «Этот акт продиктован конкуренцией в Персии Англии и России, причем последняя желала установить там свое политическое господство, основанное на экономическом превосходстве. Он нанес всей внешней торговле в Северной Персии мощный удар и немедленно дал громадное преимущество для русской торговли, которая с этого момента начала быстро развиваться и усиливаться».

Первенство политических мотивов в действиях России в Иране и во всем русском империализме противоречит советским авторам, которые, исповедуя взгляды Ленина, должны придерживаться теории, которая не всегда соответствует фактам истории. Если империализм является высшей стадией капитализма, «паразитирующего или распадающегося капитализма», «последней стадией капитализма, главной особенностью которой является замена монополии на свободную конкуренцию», тогда завоевание Россией Кавказа и Центральной Азии, ее действия в Персии, ее господство над Польшей, Финляндией и другими порабощенными народами не было империализмом почти до самого конца XIX столетия, когда ее экономика начала приобретать капиталистический характер.

Несовместимость широкого размаха политической активности России и узкой сферы ее экономической деятельности в Иране была признана некоторыми советскими исследователями. Один из них зашел так далеко, что заявил о подчинении русским правительством коммерческой политики в Персии в большей степени внешней политике, чем своим экономическим интересам.

В своей работе «Международные отношения в конце 19-го столетия» ветеран большевистской дипломатии и ученый Ф.А. Ротштейн писал, что коммерческий капитал не диктовал завоевание новых колоний Россией. Завоевания мотивировались желанием захватить то, что можно было захватить.

История поставила Россию в такие обстоятельства, которые разрешали ей безнаказанно расширяться на восток, где она не встретила географических препятствий или серьезного сопротивления. Тем временем военно-феодальная природа царского самодержавия требовала завоеваний, территориальных приобретений, расширения сферы землевладения, финансовой и бюрократической эксплуатации, расширения сферы «деятельности» военных и дворянства – столпов царского самодержавия. Желания коммерсантов или фабрикантов играли тогда вторичную роль.

Каждая эпоха имеет свой язык, свой набор лозунгов, свои понятия о том, что законно и незаконно. Одни и те же явления, одинаковые мотивы находят различное выражение в зависимости от идеологического климата времени и места. Исконное человеческое желание торжествовать, властвовать может быть оправданно в один исторический период стремлениями к чести и славе, а в другие – необходимостью обратить язычника в свою веру, достичь естественных границ, потребовать утраченное наследство, защитить рынки, исполнить волю судьбы или взять на себя «бремя белого человека». Европа XIX в., охваченная страхом перед мощью своей собственной экономики, боготворила экономический процесс. Новый «бог» был призван осуждать или оправдывать любое обстоятельство, действие или политику экономическими потребностями «верующих».