Борден 2 (ЛП)

Он сжигал меня. Заставлял чувствовать себя живой, и я знала, что с ним происходит то же самое. Я чувствовала. Мне хотелось, чтобы он озвучил это, чтобы дошел до того предела, до которого доходят люди в момент кульминации и, отбросив осторожность, сказал мне все это. Я хотела, чтобы он сказал, что любит меня, что нежность в его глазах существовала не только в моем воображении. Что это действительно правда, и мечты стали реальностью. Но он никогда этого не делал. Он никогда не заходил настолько далеко и всегда полностью контролировал себя, независимо от того, как близко подходил к краю.

Я ненавидела это.

Опустив вниз, он нежно поцеловал меня в губы и вернулся к состоянию обычного Бордена: жесткому, язвительному, серьезному, но все еще обладающему похотливым взглядом, которым он обычно смотрел на меня. После этого я была расстроена, я задыхалась. Мне хотелось спросить о его чувствах. Но я боялась узнать ответ.

Все понемногу превращалось в полный пиздец.

Сегодня вечером он отсутствовал. Спустя несколько минут после душа он оделся в сексуальные потертые джинсы и теплый черный свитер. Не уложил свои непослушные волосы, не украсил запястье часами. У меня было ощущение, что происходило что-то дерьмовое, и, думаю, он знал что.

— Одевайся, — спокойно сказал он. — Мы выезжаем через десять минут.

Моя челюсть упала от неожиданного приказа. С волос все еще стекала вода после душа, кожа была красной от возбуждения, а между ног было влажно, так как у меня не было времени привести себя в порядок.

— Могу я просто остаться? — устало спросила я.

Он потер щеку с трехдневной щетиной и повернулся ко мне.

— Нет, — просто сказал он. — Не можешь.

Я прищурилась на него, закипая.

— Я действительно без сил, Борден. У нас был долгий день в офисе.

— Он не был бы таким длинным, если бы ты не смотрела на меня, как маленькая бесстыдница, — ответил он, ухмыляясь моему недовольству. — В следующий раз держи свои сексуальные глазки устремленными в компьютер, хорошо? Тогда мне не придется трахать тебя так сильно.

Я сделала рассерженный вид и пристально посмотрела на него. Это только заставило его рассмеяться, когда он покидал комнату, но тут даже я не смогла сдержать улыбку.

Боже, я действительно любила этого мужчину.

Однако я так устала, и последнее, чего мне хотелось — это тащиться обратно в клуб, который стал для меня практически вторым домом. Положение усугублялось тем, что офис был не особо шумоизолирован. Теперь я могла слушать буйные вопли и звуки разбивающихся бутылок. Это не нормальные звуки. Кто бы там ни был, им было чертовски плохо.

Я то и дело посматривала на Человека-Усы — или Грэма: я, наконец, смягчилась к его имени — сидевшего на стуле рядом с дверью и сжимающего рукоятку пистолета. Он, кажется, делал все от него зависящее, чтобы избегать зрительного контакта со мной. Он не хотел отвечать, почему Борден — такой мудак и собственник — заставлял меня повсюду следовать за ним, куда бы ни направлялся. Поводок на моей щенячьей шее с каждым днем становился все короче, и я медленно теряла рассудок.

— Я все знаю про сообщение, — пробурчала я Грэму после того, как проиграла этому мудаку из Новой Зеландии. — Тебе нет нужды делать из этого тайну, ты же знаешь. Ты плохой актер. Настолько плохой, что не заслуживаешь даже Золотой Малины. (Прим. Золотая Малина (англ. Golden Raspberry) — придуманная в 1981 году американцем Джоном Уилсоном антинаграда, отмечающая худшие актерские работы, сценарий, режиссуру, кинопесню и фильм года).

— Я просто не могу обсуждать это с тобой, Эмма, — раздраженно ответил он. — Мы проходили это, по крайней мере, дюжину раз за этот вечер.

— Почему? Потому что ты не хочешь сказать мне, что собираешься выпотрошить парня, который угрожает моей жизни, и украсить улицы его потрохами в качестве предупреждения?

Я сказала это в шутку, но Грэм метнул в меня такой взгляд, который тут же заставил меня заткнуться. Он был в бешенстве. Ну, как и я. Многое говорило в пользу этого человека, нянчившегося со мной, как с избалованным ребенком. И было бы просто естественным стать более разговорчивым с людьми, с которыми вынужден находиться ежедневно и круглосуточно.

— Твой юмор слишком черный для меня, — покачав головой, заметил он.

— Ну, все мы знаем, откуда это у меня.

— Ты должна быть леди.

— Ты можешь убрать девушку из гетто, но не можешь убрать гетто из девушки. Разве не так говорится в наши дни?

— Я не знаю, что говорится в наши дни, Эмма.

— Думаю, ты просто не в теме. Не проходил через трудные времена, чтобы ценить немного черный юмор, да?

Он закатил глаза, и было смешно смотреть, как эта взрослая задница — большой крепкий мужик почти пятидесяти лет с пышными усами — закатывает глаза, подобно капризной школьнице.