Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы

Какой красавец забил нам Стрельцов на пятнадцатой минуте! Принял мяч на грудь и, не дав опуститься, мощно – под перекладину.

А гол Ленёва на сороковой?! В девятку, с сорока метров.

Но между этими двумя, перечеркнувшими надежды «Динамо» ударами стрельнул Канева, и Кавазашвили с испугу уронил мяч на ногу набежавшему Саку…

Нет, я не возражаю, чтобы они проигрывали, спорт есть спорт. Но пусть они не пьют стаканами мою кровь!

Вы помните матч с московским «Динамо»?

При счете 2:3 (до этого Гусаров трижды играючи головой забрасывал нам мячи) на последней минуте, когда только сердце надеялось, отказываясь подчиниться разуму, штрафной в сторону «Динамо», и две ракеты, стремительно летящие друг к другу: Москаленко – Ракитский…

Получите!!!

Я был счастлив. Но эта игра стоила мне все мои шестьдесят пять килограммов.

Нет, нужно быть идиотом, безумным идиотом, чтобы любить эту команду. И в этом моё несчастье.

Лучше сразу дважды застрелиться (по разу на тайм) из ствола 38 калибра, чем идти на стадион и смотреть, как они неторопливо полтора часа будут над тобой издеваться.

Поэтому в день игры я давно уже включаю телевизор, слушаю новости и жду сиюминутного приговора: единожды услышанное легче девяностоминутных терзаний. И единственное, чего не могу до сих пор понять, как это итальянцы с их чисто одесскими страстями переполняют трибуны стадионов и количество их, невзирая на футбольные инсульты и инфаркты, всё увеличивается и увеличивается…

А может, наоборот? И мы больше итальянцы, чем они? Глядя на пустые трибуны, я всё более утверждаюсь в этом… Хотя, покидая стадион, понимаю, что это всего лишь оптический обман…

* * *

В Шеллиной семье случился скандал. Сказать, что Изя был ревнивцем, пристально следящим за каждым шагом молодой жены, я не могу. Но, если еврейская женщина больше двух раз бросает в доме ребёнка и летит в госпиталь к раненым алжирцам, это уж слишком.

Упавшие на Изину голову, романтично доставленные на теплоходе в Одессу алжирцы, тайно от враждебной Франции размещённые в тиши Александровского парка, хоть и были героями освободительной войны, к Изиному удивлению, на инвалидов никак не смахивали.

Сплошь молодые и чернявые, с жульническими усами и коварным для женского уха французским языком, «арабские жеребцы» – так свирепо заклеймил их через пару недель бдительный Парикмахер – представляли серьёзную опасность для женской половины легкомысленного города.

– Ты никуда не пойдёшь! – твёрдо произнес он, для верности хлопнув кулаком по столу.

– Я не могу не идти. У нас концерт! – запротестовала дотоле послушная половина.

– На прошлой неделе уже был концерт – хватит!

– Я что, его сама придумала? Наш завод шефствует над госпиталем – ты разве не знаешь?

– Плевать мне на твой завод! Что, кроме тебя там больше никого нет?!

– Изенька, – ласково пытается утихомирить его супруга, – я же танцую танцы народов мира. Если я не приду, то у Нюмы не будет партнёрши на чардаш, и я сорву концерт. Ты же сам был секретарём комсомольской организации, – миролюбиво кладёт она на весы семейного конфликта полновесный довод.

– Ну и что с этого? – слабо возражает экс-вождь механического цеха. – У тебя же ребёнок…

Что было вечером, я вам лучше не буду рассказывать. Шелла пришла домой с цветами.

– Вон! – в бешенстве заорал Изя, вырвав из рук букет и бросив его на пол. – Я ухожу к маме!

– Изенька, – ласково успокаивала его тёща.

– Вон! – топтал он ногами ненавистный букет. – Вон!

– Мне же дали его как артистке, – плача, оправдывалась Шелла.

– Или я, или они! Я знать ничего не хочу! Собирай вещи! Я сейчас же ухожу к маме.

Слёзы, крики, ой-вэй… В этот вечер от первого до пятого этажа было что послушать и что обсудить, но главное – Изя угомонился. А ребёнок не остался без отца.

Две ночи Изя спал на полу в тёщиной комнате. На третий день Шелла не выдержала, и вызвала подкрепление – Изину маму. Стоило ей появиться – Изя совсем упал духом.

– Пойдём разбираться! – грозно скомандовала Елена Ильинична и не терпящим возражений жестом указала на дверь в спальню. Изя молча повиновался. Едва они уединились, она прижала сына к канатам и, не позволив открыть рот, чуть не довела до инфаркта. Убедившись, что он деморализован и готов к безоговорочной капитуляции, Елена Ильинична предъявила ультиматум:

– Если ты думаешь, что у меня для тебя есть койка, то ты глубоко ошибаешься! Хорошенькое дело вздумал – уходить из семьи! Отелло! Чтобы сегодня же ты спал с женой и не позорил меня перед Славой!

Не буду утверждать, с этого ли момента начался арабо-еврейский конфликт, но доподлинно известно, что после того концерта окончательно прервалась Шеллина связь с народно-освободительным движением Северной Африки, а Изя по совету многоопытной мамы усердно стал разучивать с женой чардаш.

Успехи его на новом поприще были невелики, и Шелла, с улыбкой наблюдая старательные мучения мужа, подтрунивая, подпускала шпильки:

– Ревнивец ты мой, я выходила замуж за инженера, а не за артиста ансамбля песни и пляски. Хватит мучиться – я люблю тебя таким, как ты есть.

Изя, с ещё большим упорством переставляя ноги, отмахивался: