Борис Ельцин: от рассвета до заката

Из "Мерседеса" вышел только тогда, когда президент России начал музицировать около мэрии вместе с оркестром полиции Берлина. Никакого дирижерского умения у Бориса Николаевича не было, но это не помешало ему выхватить у обалдевшего дирижера палочку и обосноваться за пультом. Ельцин размахивал руками так эмоционально и убедительно, что вполне мог сойти за автора исполняемого музыкального произведения. И зрители, и корреспонденты, и музыканты тоже сильно развеселились. Ничего подобного они нигде и никогда не наблюдали, да и вряд ли еще увидят. А президент принял улюлюканья и вопли за восторженное признание своего дирижерского таланта.

Рядом со мной за "концертом провинциальной филармонии" наблюдал Владимир Шумейко -– в то время председатель Совета Федерации. Он держал меня за руку и утешал:

–– Александр Васильевич, я тебя прошу, успокойся. Подожди... Ничего страшного пока не произошло...

Намахавшись палочкой, Ельцин решил пропеть несколько куплетов из "Калинки-малинки". Всех слов он не знал, зато отдельные фразы тянул с чувством, зычным громким голосом. Обычно исполнение "Калинки" сопровождалось игрой на ложках. Но их, к счастью, сегодня под рукой не оказалось.

Позднее моя жена рассказала, что в те дни НТВ бесконечно повторяло кадры "показательных" выступлений Ельцина. И она плакала от стыда за нашу страну, чувствовала, как мне мучительно в Германии управляться с "дирижером".

Исполнив полтора куплета "Калинки-малинки", президент не без помощи Кузнецова снова оказался в автобусе. Мы поехали в российское представительство в Берлине. Там, в бывшем здании посольства, был накрыт праздничный стол для узкого круга гостей.

Президент потребовал, чтобы я тоже принял участие в ужине. Я понимал, что это своеобразная форма извинения, потому и пришел. Но сел не рядом с Борисом Николаевичем, а сбоку, подальше от него.

Начались грустные тосты -– все-таки сдали мы Германии свои позиции. Через официантов я попытался регулировать количество потребляемых шефом напитков, и они ограничивали выпивку, как могли. Но вдруг к Ельцину едва ли не ползком подкрался какой-то человек с бутылкой. Он был согнут от подобострастия в три погибели. Тут уж я сорвался и заорал:

–– Вы кто такой?! Вон отсюда!

Илюшин потом в узком кругу глубокомысленно заключил:

–– Если Коржаков в присутствии президента способен так озверело себя вести, то страшно вообразить, что он представляет на самом деле.

Но в тот момент я готов был удавить любого, кто попытался бы налить Борису Николаевичу водки. За столом воцарилась напряженная тишина. А шеф, воспользовавшись паузой, опять принялся шутить.

Выяснилось, что холуй, на которого я, мягко говоря, повысил голос, был то ли послом России в Восточной Германии, то ли полномочным представителем. Странно, конечно, что люди при таких высоких должностях позволяют себе вместо официантов подливать водку гостям.

Из Германии все вернулись подавленными. Дня через два после возвращения мне позвонил помощник президента Рюриков, и говорит:

–– Александр Васильевич, мы вот собрались тут... У нас к тебе доверительный разговор. Примешь? Идем.

В мой кабинет ввалилась берлинская делегация почти в полном составе. Людмила Пихоя, как самая активная, выпалила:

–– Саша, ты же видишь, что случилось? Что делать с нашим шефом? Мы его потеряем! Уже осталось совсем немножко, чтобы окончательно дойти до точки.

–– Ребята, а что вы предлагаете? -– спросил я.

–– Саша, ты должен пойти к нему и все сказать.

–– А почему вы не можете пойти к нему и все сказать?

–– Так он же нас выставит за дверь!

–– И меня выставит.

–– Нет, тебя он не прогонит...

Но я предложил поступить иначе. Мою идею визитеры одобрили. Почти все, кто был в Германии, должны были подписать президенту коллективное письмо, суть которого предельна ясна -– ради престижа России, ради здоровья самого Бориса Николаевича, ему нужно вести себя солидно, без "закидонов".

Текст составляли несколько дней. Когда мне его принесли, я удивился -– там ни слова не говорилось об отвратительном поведении Ельцина, о РОССИИ, которую он обязан представлять достойно. Группа "возмущенных" товарищей написал" хвалебнейшую оду. Самыми критичными можно было, считать фразы типа: "...мы хотели бы, чтобы вы берегли свое здоровье, вы так нужны России". Или: "...надо как-то умерить нагрузки в работе".

Ничего не оставалось делать, как подписать это произведение придворных искусств. Кстати, подлинник письма Илюшин оставил у себя. Сохранил, наверное, для своих мемуаров.

Спустя несколько дней президент отправился в Сочи, на отдых. В самолете, в малом салоне, мы расположились вместе с Илюшиным. Сидим и рассуждаем: нести президенту письмо сейчас или потом отдать? Носить документы -– прямая обязанность Виктора Васильевича. Обычно он в начале полета отдавал президенту папку, а перед посадкой забирал документы обратно. Если Ельцин прочитывал документ, то ставил чернильную галку в верхнем левом углу бумаги.

Илюшин, набрав воздуха в легкие, говорит мне:

–– Саша, вот иду к нему с письмом.

Я посоветовал:

–– Положи письмо в общие бумаги.

Он так и сделал.