Борис Годунов

Отрепьев растерялся. Понял: Мнишек видит гораздо больше, чем он мог предположить. Пережитое сегодня на крепостном дворе ещё и сейчас трепетало в нём, в глазах стояли мрачно опущенные головы стрельцов и казаков, плечи ощущали давление неожиданно и странно уплотнившегося и отяжелевшего над крепостью воздуха.

Отрепьев сел на прежнее место и протянул руку к кубку.

Мнишек, перегибаясь через стол, наполнил кубок вином.

— Ясновельможный пан, — сказал он, — не должен предаваться страстям.

Голос его был само миролюбие, ласка и почтительность, но при всём том Мнишек не отказал себе в удовольствии капнуть в этот мёд ложку иронии. Да это было не удовольствие, но обдуманное действие. Он давал понять Отрепьеву, что не следует зарываться в игре в царевича, так как он, Мнишек, знает и его силу, и его слабость.

Отрепьев понял это и даже глаз не поднял от стола. Взял кубок и выпил залпом.

Пан Мнишек удовлетворённо откинулся на спинку стула.

В дверь стукнули и в палату, цепляясь саблей за притолоку, вступил ротмистр Борша. Сказал, обращаясь не то к мнимому царевичу, не то к Мнишеку:

— Казаки посад грабят. То опасно, так как может привести к возмущению черниговского люда.

Мнимый царевич со стуком опустил кубок на стол. Лицо его вспыхнуло. Он решительно поднялся, воскликнул:

— Коня! Коня мне!

Поднялся и Мнишек.

— Ясновельможному пану, — заторопился, — не след вмешиваться в это.

Но в Отрепьеве заговорило сдерживаемое раздражение. Лицо его изменилось. Задавленность и угрюмость только что были в нём, но вдруг в чертах проступила такая всепобеждающая уверенность, глаза осветились такой силой, что Мнишек невольно отступил назад. Ему показалось, что не с этим человеком он говорил минуту назад, а вовсе с иным.

Коня подали. Мнимый царевич, с трудом попадая в темноте ногой в стремя, вспрыгнул в седло и поднял коня на дыбы. Поскакал на улицу. За ним с факелами поскакали рыцари Борша.

Пан Мнишек остался на крыльце. Поднял руку ко лбу и отёр его. Сказал, ни к кому не обращаясь:

— Н-да…

И ещё раз медленно провёл рукой по лбу. На лице его были растерянность и удивление.

На посаде поднималось багровое зарево пожара.

Воевода Басманов, узнав о падении Чернигова, спешно развернул отряд и, хотя непогода усилилась, повёл его к Новгороду-Северскому.

Он рассчитал так: отступив, отряд сядет за стены крепости и, укрепив её, встанет заслоном на пути вора.

Басманов вылез из возка и пошёл по грязи со стрельцами. Идти было трудно. И ветер, и дождь, и снег, казалось, намеренно сдерживают каждый шаг, но воевода понимал, что теперь важен даже выигранный час, и упорно шёл впереди стрельцов. Воротил лицо от ветра, вжимал голову в плечи, но шагал и шагал, бодря стрельцов.

Шубу его уже через полчаса облепило ледяной коркой, воротник стоял колом, сапоги промокли, но он по-прежнему шёл впереди стрельцов, и видно было по его решительному шагу, что он готов идти так ещё много часов. Стрельцы, поглядывая на воеводу, поспешали, и уже не слышно было ворчливых разговоров, но только дыхание хрипло рвалось изо ртов.

В Новгород-Северский они пришли ночью. Город спал, однако Басманов, подняв с лежанки местного воеводу, велел ударить в колокола и созвать народ. Кто-то из стрельцов, не отыскав пономаря, забрался на колокольню и ухватился за верёвку.

Бом! Бом! Бом! — тревожно полетело над городом.

Люди выскакивали из домов на улицы, как на пожар.

Басманов пытал местного воеводу о боевом запасе, о надёжности стен крепости.

Тот робел. Знал: Басманов — любимец царя, с таким, соображал, надо быть настороже. Худо, ежели не так что скажешь. Отвечал невнятно. Басманов хмурился, и это ещё в большую неловкость повергало местного воеводу. Он косился на богатую шубу Басманова, на саблю, обложенную серебром, каких здесь и не видели. Ёрзал на лавке, ёжился.

— Что ж, стены, — отвечал, — стены ничего, батюшка, стоят. Есть гнильца, конечно, в иных плахах, но стоят. И припас есть: и пороховой, и свинцовый для пулек. Ядра ещё в прошлом годе завезены.

Басманов торопил его с ответами. Воевода понемногу в толк взял, что навета на него в Москву не писано и Басманов со стрельцами не по его душу в Новгороде-Северском объявился, к грозному ответу перед Москвой не потянут, и успокоился. Заговорил посмелей.

Народ меж тем собрался у воеводского дома, и Басманов, выйдя вместе с воеводой к разбуженному среди ночи и взволнованному люду, объявил:

— Вор идёт на город с казаками! И они, — прокричал, — казаки, прельщены вором и, забыв крестное целование, изменой ему служат. Нет заботы у них о гибели царства и святой церкви!

Толпа заволновалась.