Борис Годунов v.rvb

«Борис Годунов» написан Пушкиным не как трагедия совести царя-преступника, а как чисто политическая и социальная трагедия. Главное содержание знаменитого монолога Бориса («Достиг я высшей власти...») — не ужас его перед «мальчиками кровавыми», а горькое сознание, что его преследуют незаслуженные неудачи. «Мне счастья нет», — дважды повторяет он. Больше всего винит он в своем несчастии народ, который, по его убеждению, несправедливо ненавидит его, несмотря на все «щедроты», которыми он старался «любовь его снискать». Забывая о главной причине ненависти — крепостном ярме, которое он наложил на народ, — Борис припоминает все свои «благодеяния» и возмущается неблагодарностью народа. Причиной этой неблагодарности он считает лежащую будто бы в основе народного характера склонность к анархии. Народ якобы ненавидит всякую власть:

Живая власть для черни ненавистна —
Они любить умеют только мертвых...

Это глубоко неверное и несправедливое обобщение[20] нужно Борису для того, чтобы свалить на народ («чернь», как говорит Борис) причину враждебных отношений между царем и народом. Еще резче ту же мысль Борис высказывает за несколько минут до смерти в своем последнем разговоре с Басмановым (сцена 20-я — «Москва. Царские палаты»).

Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ... Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро — не скажет он спасибо;
Грабь и казни — тебе не будет хуже.

Григория Отрепьева, в отличие от Годунова, Пушкин изображает не серьезным государственным деятелем, а политическим авантюристом. Он умен, находчив, талантлив[21]; он человек горячий, увлекающийся, добродушный — и в то же время совершенно беспринципный в политическом отношении. Григорий прекрасно понимает, что не он «делает историю», не его личные качества и усилия являются причиной его беспримерных успехов. Григорий чувствует, что подымается на волне народного движения, и потому его мало тревожат отдельные неуспехи и поражения его войск во время войны с Борисом. Этой теме в трагедии специально посвящена короткая сцена (19-я) «Лес», где Самозванец (в противоположность своим спутникам) обнаруживает полную уверенность в конечном успехе своей борьбы, несмотря на жестокий разгром его войск в сражении.

О патриархе Иове, верном помощнике Годунова во всех его делах, Пушкин писал Н. Раевскому (?) в 1829 г.: «Грибоедов критиковал мое изображение Иова; патриарх, действительно, был человеком большого ума, я же по рассеянности сделал из него дурака». Пушкин имеет в виду сцену 15-ю («Царская дума»), где патриарх в длинной, цветистой речи, упиваясь своим красноречием, обнаруживает удивительную глупость и бестактность, чем ставит в крайне неловкое положение всех слушателей[22]. Он перед всей Думой объявляет, что царевич Димитрий после смерти стал святым, и на его могиле творятся чудеса. Для того чтобы разоблачить перед народом самозванца Григория, он предлагает торжественно довести до сведения народа о новом чудотворце и перенести в Кремль в Архангельский собор его «святые мощи». Ему не приходит в голову, что он тем самым предлагает публично объявить о преступлении царя Бориса: ведь по религиозным представлениям православных, взрослый человек делается святым за свои великие заслуги перед богом, а младенец только в том случае, если он был невинно замучен...

При напечатании «Бориса Годунова» Пушкин изъял из трагедии две сцены, находившиеся в рукописи: «Ограда монастырская» и «Замок воеводы Мнишка в Самборе. Уборная Марины» (см. «Из ранних редакций»). В первой из них Пушкину хотелось показать, что на путь рискованной политической интриги юного, пылкого и томящегося в монастыре Григория натолкнул какой-то более опытный в житейском отношении «монах», «злой чернец». Во второй — раскрывались некоторые черты холодной авантюристки, красавицы Марины. Исключение этих сцен (не очень нужных в развитии трагедии) нисколько не повредило художественному и идейному содержанию пьесы, тем более что наличие их нарушало бы единство принятого Пушкиным для его трагедии стихотворного размера — нерифмованного пятистопного ямба[23].

Приводимый в разделе «Из ранних редакций» отрывок монолога Григория «Где ж он? где старец Леонид?» относится, вероятно, к ранней стадии работы Пушкина над «Борисом Годуновым».