Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

«Одна из основных идей Достоевского <…> есть именно идея о том, что человек не является конечной и определенной величиной, на которой можно было бы строить какие-либо твердые расчеты; человек свободен и потому может нарушить любые навязанные ему закономерности. <…> Герой Достоевского всегда стремится разбить завершающую и как бы умерщвляющую его оправу чужих слов о нем. <…> Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А. <…>». Достоевский отрицал «унижающее человека овеществление его души, сбрасывающее со счета ее свободу, незавершимость и ту особую неопределенность — нерешенность, которая является главным предметом изображения у самого Достоевского: ведь он всегда изображает человека на пороге последнего решения в момент кризиса и незавершенного — и непредопределимого — поворота его души».

То есть: пока человек жив, невозможно последнее определяющее слово о нем. Нельзя определить — значит нельзя поставить границу или по-другому — нельзя овеществить человека. Вещь тем и характерна, что у нее всегда четкие определенные границы, она равна себе. Эта основная мысль экзистенциализма была громадным сдвигом в философии — выведением ее за рамки овеществляющего знания, принципиальным разрывом с абстрактно-научными моделями познания человека по аналогии с познанием предметного мира.

Поставить проблему экзистенциальной философии на материале Достоевского было вполне естественно — хотя бы потому, что само творчество Достоевского являлось одним из источников экзистенциалистского мышления, особенно его «Записки из подполья». Бахтин, поставив себе эту задачу, блистательно справился с ней. Экзистенциалистская интерпретация Достоевского родила знаменитые бахтинские термины — «полифония» и «диалог» — как характеристики художественного творчества Достоевского, но по существу это — категории именно экзистенциализма.

Есть еще один знаменитый термин у Бахтина – карнавал: карнавальное мироощущение как характеристика народной смеховой культуры. Это уже тема книги о Рабле.

При желании можно обнаружить противоречие между двумя главными книгами Бахтина. В «Достоевском» он отрицает идею единства сознания — монологизм сознания — самим фактом существования человека; то есть сознание по своей природе всегда плюралистично, полицентрично: сколько сознаний, столько и центров бытия. В «Рабле», наоборот, господствует монизм, появляется образ гротескного народного тела — коллективного тела, по природе бессмертного. Карнавальное мироощущение — интуиция этого единого народного тела. Смерть — иллюзия индивидуального существования и сознания. «Гротескное» народное тело не знает смерти, оно постоянно рож(д)ает, находится в становлении.

«Гротескное тело <…> — становящееся тело. Оно никогда не готово, не завершено: оно всегда строится, творится и само строит и творит другое тело; кроме того, тело это поглощает мир и само поглощается миром. <…> Тема родового тела сливается у Рабле с темой и живым ощущением исторического бессмертного народа. <…> Живое ощущение народом своего коллективного исторического бессмертия составляет самое ядро всей системы народно-праздничных образов».

Получается у Бахтина, что единство сознания — ложь, а единство бытия — народного тела — последняя правда. Критики готовы видеть в этом уступку кошмарной реальности сталинского коммунизма, сублимацию этой реальности. Это противоречие персонализма и тоталитаризма. Противоречие, что и говорить, заметное, но оно у Бахтина — незаметно для критиков! — снимается введением образа Христа как всечеловека. Но тут, как говорится, каждому дано по вере его.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/132815.html

* * *