Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

Русский философ Иван Александрович Ильин (1883—1954), высланный из России в 1922 году вместе с группой русских интеллектуалов и полвека назад скончавшийся в Швейцарии, в последнее время приобрел в России какую-то не совсем почтенную популярность. Мы не хотим тем самым сказать, что Ильин не заслуживает внимания; очень даже заслуживает; но его вспомнили как-то неправильно. В эмиграции Ильин, осознавая опыт русской революции, много теоретизировал по вопросам государственного устройства и, в частности, рассматривал идею монархии в ее идейных и политических аспектах. Случилось так, что эти его сочинения сделались популярны в нынешней России, и сегодняшние его поклонники стали эту популярность всячески раздувать. Занимаются этим люди по-своему солидные, но в философии не смыслящие. А Ильин был философом, прежде всего, и для понимания его сочинений требуется немалая философская культура. Нельзя его сводить к легковесной политической публицистике или представлять его каким-то беспамятным защитником архаической монархии.

Я помню, когда в первый раз услышал имя Ильина. Это было очень давно, еще в сталинские времена, и встретилось мне это имя в совсем неожиданном контексте — в примечаниях к давнему, еще довоенному изданию сочинений Ленина. Издание было осуществлено по большевицкой старинке, с массой примечаний, содержащих материалы, через несколько лет выжженные каленым железом; например, Бухарин еще не был врагом народа и главарем право-троцкистского блока. А в примечаниях к тому с работой Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» были помещены прижизненные рецензии на этот труд. Самая обширная статья принадлежала меньшевичке Аксельрод-Ортодокс. И была также маленькая рецензия, даже заметка Ивана Ильина. Упомянув пресловутую ленинскую формулу: «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении», Ильин написал: прежде чем давать такие формулировки, надо установить природу самой объективной реальности, понятие материи не выводимо из понятия объектности. Мне было тогда лет десять, но я не только запомнил эти слова, но понял смысл аргумента, и имя Ивана Ильина с тех пор стало для меня авторитетным.

Уже много позже, неожиданно и непреднамеренно начав заниматься философией, я узнал, что Ильин написал лучшую в России книгу о Гегеле. Сказал мне об этом Михаил Антонович Киссель, звезда философского факультета ЛГУ (он потом переехал в Москву). Я к тому времени уже грыз Гегеля самостоятельно и даже кое-что понял: именно, что основное у Гегеля — понятие конкретного, которое есть в то же время всеобщее. Потом взял всё-таки Ильина и увидел, что первая его глава так и называется: «Понятие конкретного у Гегеля». Это двухтомный труд, полное его название «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Недавно эту книгу переиздали в России; вот бы Никите Михалкову, поклоннику Ильина, ее прочесть.

Что еще можно было узнать об Ильине в Советском Союзе? Я видел его портрет работы Нестерова. В мемуарах Андрея Белого прочел, что Ильин почему-то его ненавидел. Уже в Америке мне попалась книга статей Ильина о русских писателях той предреволюционной эпохи, и причина его ненависти к так называемым декадентам стала более или менее понятной: он считал их людьми психически, мягко выражаясь, чудаковатыми. Ему и карты в руки: Ильин был одним из первых в России пропагандистов психоанализа и даже подвергался ему у самого Учителя. Ничего не скажешь, европейская штучка. Потом я нашел в журнале «Русская Мысль» соответствующую статью Ильина (надо сказать, не очень впечатляющую).

В 1925 году Ильин написал книгу «О противлении злу силой», которая вызвала страстную полемику в эмигрантской печати. Исключительно резко отозвался о книге Бердяев, сказав, в частности, что Ильин строит «ЧеКа именем Божьим», что большевики, с их манихейским разделением света и тьмы, в принципе могли бы принять эту книгу. Надо сказать, что знакомство с этим сочинением Ильина не склоняет стать на позицию Бердяева: книга совсем не такая уж страшная. Но есть в ней черты, вытекающие из самых основ мировоззрения Ильина, которые делают отчасти понятной реакцию Бердяева. Ильин так и не изжил своего догматического гегельянства. У Гегеля подлинное существование человека возможно только в элементе духа, человек важен и оправдан исключительно в духовном плане, а дух в системе гегелевского панлогизма необходимо объективен, онтологичен. Вспомним основное положение: конкретно только всеобщее, единичное существование не подлинно, абстрактно, то есть, отвлечено от полноты бытия. Это дает возможность построить на Гегеле философию и практику тоталитарной государственности, раз в истории именно государство выступает, как говорит Гегель, действительностью нравственной идеи.

У Бертрана Рассела есть одно место, позволяющее хорошо понять эту черту у Гегеля и все ее возможные последствия. В своей «Истории западной философии» он пишет: