Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

В генезисе Блока Второй Толстой бесспорен, не менее, чем Полонский и Аполлон Григорьев. Еще один его памятник — популярнейший и в досоветское, и даже в советское время исторический роман «Князь Серебряный», из эпохи Ивана Грозного; трудно сказать, читают ли его в постсоветское время. Но вот уже только знатокам известна другая проза А.К., вроде фантастической повести «Упырь», интересное явление русского романтизма.

Зато Второй Толстой бесспорно прославился на театре, он автор драматической трилогии в стихах, из той же привлекавшей его эпохи Грозного царя. Прочнее других вошла в русский репертуар вторая часть трилогии — «Царь Федор Иоаннович», это несомненная классика русского репертуара. А когда уже в советское время издали четырехтомное собрание сочинений А.К.Толстого, то сенсацией стали его письма — образец прозы, обогнавшей свое время. Как сказал М.Л.Гаспаров, Случевский писал о темах XX века языком XIX -го, а Второй Толстой — о темах XIX -го языком XX -го.

И это еще не всё, что следует сказать о Втором Толстом даже в самом кратком упоминании о нем. Но задержимся пока на теме Ивана Грозного у него. Даже шире можно обозначить тему: русское вольнолюбие в противостоянии русскому деспотизму. Вот подлинная тема Второго Толстого. Он ставил ее на всем протяжении своего творчества, и не только в прозе и драматургии, но и в своих исторических балладах, которыми в основном и был славен при жизни. В этих балладах он построил некую ретроспективную утопию, не только параллельную славянофильской, но и полемическую в отношении последней. Славянофилы идеализировали допетровскую, Московскую Русь, а Толстой московский период русской истории числил среди темных веков. Его идеалом была Киевская Русь, эпоха могучих вольнолюбивых богатырей. Илья Муромец и прочие в этом роде — вот герои Второго Толстого. Воспевая эту едва ли не баснословную старину, он целил в современность, в бюрократический строй российского государства — равно как и в новейшую нигилистическую культуру, во всякого рода последышей Чернышевского. Но тут, конечно, нельзя обойти известнейший факт: после ареста Чернышевского, будучи личным другом Александра II , сказал ему однажды в приватной обстановке, на охоте: «Государь, литература надела траур по Чернышевскому».

Это образец независимого и благородного поведения свободного человека. И дело не только в личных достоинствах А.К.Толстого: это сказывался в нем русский историко-культурный тип — независимого аристократа. Тип, уходящий, конечно, уже в его время, — он был из последних воплощений оного, наряду, скажем, с Вяземским.

Возьмем для примера одну из известнейших баллад второго Толстого «Поток-богатырь». Удалец древних киевских времен засыпает на пиру у Владимира, а просыпается через полтыщи лет — уже в Московском царстве, становясь свидетелем всеобщего раболепия:

И во гневе за меч ухватился Поток:

«Что за хан на Руси своеволит?»

Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,

То отец наш казнить нас изволит!»

И на улице, сколько там было толпы,

Воеводы, бояре, монахи, попы,

Мужики, старики и старухи —

Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой:

«Если князь он, иль царь напоследок,

Что ж метут они землю пред ним бородой?

Мы честили князей, но не эдак!

Да и полно, уж вправду ли я на Руси?

От земного нас бога Господь упаси!

Нам Писанием велено строго

Признавать лишь небесного Бога!»

Поток засыпает еще на триста лет — и просыпается в Петербурге шестидесятых годов, среди стриженых нигилисток-медичек, орудующих в анатомическом театре:

В третий входит он дом, и объял его страх:

Видит, в длинной палате вонючей,

Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,

Собралися красавицы кучей.

Про какие-то женские споря права,

Совершают они, засуча рукава,

Пресловутое общее дело:

Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,

А они восклицают ехидно:

«Ах, какой он пошляк! ах, как он неразвит!

Современности вовсе не видно!»

Но Поток говорит, очутясь на дворе:

«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,

Только ведьмы хоть голы и босы.