Борис Парамонов на радио «Свобода»-2009

Это, как сказано в подзаголовке «Вех», — сборник статей о русской интеллигенции. Для того, чтобы правильно судить о Вехах, нужно, прежде всего, установить, в каком смысле употребляется там слово «интеллигенция». Это — отнюдь не все люди умственного труда, не верхний культурный слой, а специфическая группа более или менее образованных радикалов, ставших в оппозицию российской власти. Это, сказать более понятным из недавней истории словом, — диссиденты; но, конечно, советское диссидентство во многом отлично от того, о чем писали «Вехи». Не входя сейчас в подробности, достаточно сказать, что диссидентство, было до крайности немногочисленно, и какой-то отзвук оно получало только благодаря нынешним средствам информации, о нем много говорили «из-за бугра», на так называемых «вражеских голосах». А интеллигенция, о которой говорится в «Вехах», составляла едва ли не большинство тогдашних русских образованных людей, объединенных общей враждой к власти и любовью к народу, воспринимаемому не в реальности его существования, а в ореоле интеллигентского же мифа о народе.

Приведем определение интеллигенции, данное Николаем Бердяевым на первой же странице «Вех»:

«Говорю об интеллигенции в традиционно-русском смысле этого слова, о нашей кружковой интеллигенции, искусственно выделяемой из общенациональной жизни. Этот своеобразный мир, живший до сих пор замкнутой жизнью под двойным давлением, давлением казёнщины внешней — реакционной власти, и казёнщины внутренней — инертности мысли и консервативности чувств — не без основания называют «интеллигентщиной» в отличие от интеллигенции в широком, общенациональном, общеисторическом смысле этого слова. Те русские философы, которых не хочет знать русская интеллигенция, которых она относит к иному, враждебному миру, тоже ведь принадлежат к интеллигенции, но чужды «интеллигентщины».

Сборник вышел по следам первой русской революции, в крахе которой, как утверждали веховцы, обнажилось бессилие радикальной интеллигенции, пытавшейся, временами не без успеха, ее возглавить. Тут, конечно, нужно, прежде всего иметь в виду самую влиятельную интеллигентскую партию — конституционных демократов, в просторечии кадетов, и их вождя Милюкова. Революционное движение вырвало у властей Конституцию и парламент, Думу, то есть создались условия для мирной политической работы. Вместо этого Милюков, узнав о Манифесте 18 октября (том, который «даровал» Думу), сказал: «Ничего не кончилось, борьба продолжается». Первая и Вторая Дума были не парламентом, а митинговой сходкой горластых демагогов, требовавших ликвидации самодержавия, которого в сущности уже и не было, оно само себя ограничило вот этой самой Думой, среди полномочий которой было важнейшее — утверждение государственного бюджета. При этом в стране была полная свобода слова, печати и собраний. То есть возможность для творческой парламентской работы, безусловно, была.

Но интеллигентские вожди Думы не мирились ни на чем, кроме ликвидации самодержавия и продолжали давление на власть уже внепарламентскими методами. Милюков сказал: у революции нет врагов слева. Он же, образованный профессор истории, цитировал Вергилия: «Если не договорюсь с вышними, то двину Ахеронт». Ахеронт, в древней мифологии река в царстве мертвых, — метафора неуправляемой стихии. Стихия действительно вырвалась на волю. Нас приучили в теме первой русской революции видеть террор власти, все эти «столыпинские галстуки» и прочую мифологию; на самом деле террор шел снизу, и не только в форме политических убийств, но и как элементарный бандитизм. Сегодня российским гражданам не нужно объяснять, что происходит, когда мгновенно рушатся устои государственного порядка: прежде всего, исчезает полиция и на улицы выходят воры. Пресловутые «бомбисты-террористы» первой революции были не идейными революционерами, вроде так называемых героев Первого марта, а тем, что в наше время — «бомбилы».

Оказалось, что политически передовая интеллигенция выступила не просто союзником, а как бы и вдохновителем этого разбойного разгула. Естественно, это шокировало интеллигенцию, продолжавшую, однако, во всем обвинять власть. Уйди, мол, власть, так сразу же установится «революционный порядок». Вот он и установился в феврале 17-го года.

В этой ситуации, на спаде революции, которую всё же удалось загнать обратно, в легальные рамки, вышел сборник «Вехи». Он объяснил, что на самом деле произошло и что будет в дальнейшем, если интеллигенция, то есть ее политически озабоченный протестантский слой, не изменит в корне своего мировоззрения. В «Вехах» дается анализ этого мировоззрения и — что произвело наиболее сильное впечатление не на современников «Вех», а на нас, потомков, — сценарий будущей революции. И главнейшее — образ будущего революционного строя. Вот тут самый главный пункт: государство тоталитарного социализма, каким мы его знали 70 лет советской истории, — это логическое следствие, логический предел интеллигентского мировоззрения, как оно сложилось в той России.